Селянин - Altupi

отодвинулся от машины и сам открыл перед Егором дверь, однако недостаточно широко, чтобы тот свободно сел. Причиной была необходимость объясниться, заверить в своих твёрдых намерениях.

— Егор, я найду работу. Просто не хочу бросаться на первую попавшуюся, когда, возможно, где-то есть более подходящая для меня. Я в душе не ебу, что это за работа, чем могу заниматься… я всегда знал, что буду пылиться там, куда мать с отцом запихнут… Дай мне время до сентября. За три недели я что-нибудь подберу, а если нет, вот этим списком воспользуюсь. — Кирилл опять махнул свернутыми листами. — Всё равно из института доки надо забрать. И картошку пока выкопаем, сена накосим. — Он примирительно улыбнулся. К его удивлению, Рахманов не взял паузы на обдумывание.

— Ладно. Тогда продолжим завтра, а то сейчас уже пора домой возвращаться.

Кирилл обрадовался возникшему между ними пониманию и тому, что на сегодня трудный вопрос закрыт. Безумно тянуло поцеловать Егора, обнять и сжать до хруста рёбер, но вокруг люди и грёбаный город. В деревне лучше.

55

Пока ходили по рынку и магазинам, покупая необходимое для себя и соседских бабулек, Кирилл всё думал. С виду был беззаботен и весел, отпускал шуточки, помогал сделать выбор продуктов, если у Егора разбегались глаза, платил кое за что, но внутри ощущал себя с хмуро сдвинутыми бровями. И внутренний голос тут был ни при чём — Кирилл размышлял сам по себе.

Его угнетали усреднённые десять тысяч. Тоска брала, и руки опускались. Даже пятнадцать или двадцать, если сказочно повезёт в этой дыре, именуемой городом, найти такую зарплату, во что не очень-то уже верилось. И не в чистом офисе, где начальство будет в дружеских отношениях с твоим папой-депутатом, а там, где три шкуры сдерут за каждый лишний рубль. Не проще ли сидеть дома, помогать Егору, купить вторую корову, пока ещё не потрачены снятые с карточки деньги?

Хотя на двух коровах тоже не разгуляешься. Ладно, питаться можно картошкой и огурцами, а одежду покупать, бензин? А гараж он ещё планировал построить… Стройматериалы стоят, как будто из них можно станцию на околоземной орбите слепить! Блять, а ещё ежегодная страховка на машину, транспортный налог! С чего тут откладывать и на лечение копить?

Кирилл ходил по торговым палаткам за Егором, обращал внимание на цены и поражался. Лампочки — конечно, энергосберегающие, ибо других уже не водилось, — стоили по три сотни и выше. Самый дешёвый смеситель — убогий, советского дизайна с белыми пластмассовыми колпачками на вентилях — стоил три с половиной тысячи, а за современные, красивые и оригинальные просили пять, семь, десять тысяч! То есть заработал за месяц десятку, а у тебя сломался кран, ты купил и дальше лапу сосёшь?! Неудивительно, что в глубинке все спиваются: честно пашешь, а тебе за это пшик — рука сама к бутылке потянется, лишь бы забыться.

Он-то думал Егору красивую жизнь устроить, вытащить из нищеты! А реальность, сука, щёлкнула по носу. Деньги, оказывается, не сыплются с неба.

Кирилл не хотел работать за копейки, но как выкрутиться, не представлял. Хотел ли он вообще работать — этого вопроса пытался не касаться даже в мыслях.

Отправившись в обратный путь под прохладным дыханием кондиционера, Калякин немного разгрузил мозг. Стелящиеся под колёсами километры успокаивали, часть внимания забирали на себя ухабы, ещё часть — сидевший справа, утомившийся от жары и беготни Егор, но мысли всё равно лезли. Например, а не позвонить ли родителям?

Кирилл решил поделиться своими сомнениями и сделал музыку тише.

— Егор… я бы мог предков насчёт работы подключить. Наверняка, у бати есть здесь какие-нибудь связи… или через местных депутатов — они же все друг друга знают. А все депутаты, как правило, директора или бизнесмены, вот и местечко мне тёпленькое найдут.

Рахманов посмотрел на него безо всякого выражения. Его обострённое чувство справедливости не принимало блата и блатных. Наверное, вся эта грязь у него ассоциировалась с козлиной-отцом.

Кирилл с тяжёлым сердцем вернул взгляд к дороге, проследил за ехавшей навстречу «пятёркой» со стариканом в очках за рулём.

— Не бойся, я всё равно звонить им не буду. Ты видел моих родичей — они от меня отказались. Им пидор в доме не нужен. Я здесь уже неделю, а они даже не чешутся. Не звонят.

— Твой телефон разряжен, — без интереса напомнил Егор.

— Приехали бы! — взметнулся Кирилл, поёрзал задом в кресле. — Когда им было надо, сразу прискакали, а сейчас я им на хуй не сдался! Забыли, верно, про меня. Они совершенно не такие, как твоя мама. Для них слова «добро», «любовь» не существуют. Только «деньги». Деньгами балуют, деньгами наказывают. А потом удивляются, что из детей быдло и пидорасы получаются.

Через секунду Калякин громко рассмеялся, будто удачной шутке.

— Это я не про тебя, — проговорил он. — Это я про себя. С тобой совсем другая ситуация. А скажи!.. — его вдруг осенило задать логичный и крайне любопытный вопрос. — Ты как маме Гале признался? Что она сказала? Это было до или после болезни?

— До, — ответил Егор. — Примерно за год. В конце осени. Не думай, я тоже боялся признаваться.

— Да ну, — не поверил Кирилл, — у тебя мировая мамка!

— Но она же мамка, — резонно уточнил Егор, усмехнулся. — Страшно признаваться, что ты не такой, как все. Я боялся её огорчить… разочаровать. Дома мы как-то никогда не обсуждали голубых, я не знал, как мама к ним относится. Я не знал, и что сам голубым стану. Уехал учиться в институт нормальным, а приехал… — Он закончил фразу ещё одной ироничной усмешкой, в глазах плясали чёртики.

Кирилла охватила ревность, как всегда, когда он приближался к теме личной жизни Егора. Даже за дорогой перестал следить и растряс их по ямам. Тайна первой любви так и манила к себе, волновала кровь. Надо было пользоваться моментом и спрашивать.

— Ты в институте понял? А как? Расскажи! Ты же знаешь, как у меня вышло…

— И у меня так же вышло: познакомился с однокурсником, и, — Егор отвернулся, хмыкнул, потёр щёку, будто собираясь поведать о каком-то конфузе, — он мне понравился. — Когда повернулся и заглянул в глаза, озорно улыбался. Дразнил, сука. Признание в симпатии к другому оставило на душе Кирилла ожоги самой тяжёлой степени.

— Это был Виталик? — не помня себя,