Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

человекообразных монстра, ориентирующихся на какую-то аномалию, мне неизвестную. Еще один факт состоит в том, что в последний раз они вели себя так пятнадцать лет назад, когда подводные микрофоны зарегистрировали один из самых громких звуков на планете.

— Насколько громкий?

— Каждый раз, когда он раздавался, его фиксировали не только здесь. Его улавливали на расстоянии до пяти тысяч километров.

От этой мысли Керри пробрал озноб. Нечто настолько мощное… по определению не несло ничего хорошего. Это могло сулить только смерть, катаклизмы и вымирание. Звук падения астероида, не просто извержения вулкана, но выброса земляных масс — Кракатау, Тира. Она представила, каково это — стоять здесь, на северо-западе, за пределами материковой части США, и слышать нечто, происходящее в Нью-Йорке. Конечно, в воде звук распространяется быстрее, чем в воздухе, но все же — три тысячи миль!

— Тем не менее, — продолжил Эсковедо, — по утверждению аналитиков, это живое существо.

— Кит? — вот уже несколько миллионов лет на Земле нет никого крупнее.

Полковник отрицательно покачал головой.

— Гадайте дальше. Тот, кто вводил меня в курс дела, сравнил это со звуком, издаваемым синим китом, проходящим через усилители, работавшие на всех концертах, которые когда-либо давала «Металлика», — одновременно. Причем, скорее всего, это даже не весь спектр. Ряд частот и деталей с большой долей вероятности рассеялся по пути.

— Что бы это ни было… есть же предположения?

— Разумеется. И ни одного, которое связало бы все факты воедино.

— В этот раз звук повторялся?

— Нет. Мы не знаем, на что они среагировали.

Он указал на тюрьму, хотя из-за отсутствия окон ее не было видно, и Керри подумалось, что, может, он так захотел — отгородиться стенами, чтобы хоть ненадолго представить, что он служит где-то в другом месте и выполняет другое задание.

— Но они знают, — продолжил он. — Эти уродцы знают. Нужно просто найти способ их разговорить.

* * *

Ее разместили в здании, которое полковник Эсковедо назвал гостевыми казармами: оно вмещало восемь человек, если селиться по одному в комнате, и шестнадцать, если по двое. Кроме Керри здесь никого не было. Пожалуй, гости на острове редкое явление: здание выглядело необжитым. К вечеру дождь усилился и громко стучал по низкой крыше — единственный звук, гулявший по пустым комнатам.

Она услышала глухой стрекот крутящихся лопастей, постепенно затихающий вдали — выходит, вертолет не улетал, пока не стало ясно, что она останется, — и внезапно почувствовала себя брошенной, лишенной возможности покинуть крепость, находящуюся не просто на краю цивилизации, а за пределами даже ее широкого представления о жизни, людях, животных и происходящем между ними.

За окном то и дело по гравию шуршали шины внедорожников, ходили люди. В потоках воды, стекающей по стеклу, и люди, и машины выглядели темными размытыми пятнами. Ей разрешили ходить почти по всему острову, но какой в этом смысл, если сразу вымокнешь до нитки. Здания были под запретом, за исключением ее жилья, кабинета полковника в административном корпусе и, конечно, тюрьмы, куда можно было попасть только с сопровождением. Взаимодействовать следовало только с полковником, для остальных она была невидимкой. Любые контакты со служащими запрещены. Ей нельзя было заговаривать с ними, а у них был приказ не разговаривать с ней.

Единственное возможное объяснение: они ничего не знали. Не знали, потому что не было служебной необходимости. Им эту историю преподнесли как-то иначе. Может, они верили, что охраняют психически нездоровых жертв какого-то заболевания, генетической мутации, несчастного случая на производстве или космического тела, которое принесло с собой нечто, вызвавшее чудовищную мутацию ДНК. Может, им скормили разные байки, чтобы, если им придет в голову это обсудить, никто не докопался до правды.

Если на то пошло, сказали ли правду ей?

В общей комнате казармы она первым делом поставила на стол фотографию Табиты в рамочке, снятую тем летом, когда они катались на лошадях в горах Сотут Рейндж. В шестой день рождения ее дочери. Редкое фото, на котором Табби не светилась от счастья и обилия впечатлений, а, против обыкновения, выглядела очень сосредоточенной. Она сидела, наклонившись в седле и обхватив кобылу за шею, и ее светлые волосы контрастировали с каштановой шкурой животного; со стороны казалось, будто они секретничают.

Эта фотография будет ее маяком, путеводным светом из дома.

На мини-кухне Керри приготовила какао и устроилась на одном из стульев с отчетом, который выдал ей Эсковедо.

Если абстрагироваться от сухого делового стиля, читалось как чья-то дикая фантазия. Без фотографий она бы не поверила: серия рейдов в удаленный морской порт Массачусетса, и в результате захвачено более двухсот жителей, во внешности которых просматривались черты людей, рыб и амфибий. Жители близлежащих городов знали об особенностях соседей из Инсмута по меньшей мере на протяжении двух поколений: «безнравственный рассадник инбридинга и цирковых уродцев» — таков был глумливый комментарий в газете городка Ипсвич тех лет, — но даже в те времена Инсмут старался предъявить миру самых приличных на вид жителей. В большинстве случаев это означало, что люди не достигали средних лет… по крайней мере, это касалось семей, которые проживали в городе несколько десятков лет, а не тех, кто приехал позже.

С возрастом изменения затрагивали их так сильно, что они переставали быть похожими на самих себя в детстве и юности и после определенного момента виделись только с себе подобными, прячась от остальных в лабиринтах ветхих зданий, складов и известняковых пещер, прошивающих местность.

На одной из страниц отчета были собраны фото предположительно одного человека — Джайлза Шапли, попавшего в заключение в 1928 году, в возрасте восемнадцати лет. На первом фото это был красивый парень, и, хотя причин улыбаться у него не было, можно легко представить на лице кривую бунтарскую ухмылку. К двадцати пяти годам он заметно постарел, волосы поредели и истончились, и после семи лет заключения черты его приобрели угрюмость. К тридцати он стал лысым, как лампочка, а череп начал вытягиваться. К тридцати пяти его челюсть раздалась вширь, из-за чего шея почти исчезла, и это придавало мужчине вид весьма твердолобого субъекта, что в сочетании с ничего не выражающим взглядом, по мнению Керри, пугало только больше.

Когда ему исполнилось шестьдесят — незадолго до первой высадки астронавтов на Луну, — в облике Джайлза Шапли, чем бы или кем бы он ни был, ничто не напоминало ни о его прежней личности, ни о видовой принадлежности. Однако и на этом трансформация не закончилась.

Он начал походить на своих друзей, соседей, родственников. Ко времени рейдов эпохи сухого закона большинство из них оставалось такими