Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

меркам его вполне можно было считать древним. Керри старалась не думать о нем как о монстре, но по отношению к нему и всем этим существам другое слово на ум не приходило. Монструозности добавлял и весь его внешний вид: самодовольство и расправленные плечи некогда властного человека, который никогда не забывал, кем он был раньше.

Жабры, прикрытые усами на укоротившейся шее, вибрировали от негодования. Рот был ненормально широк для человека, а уголки толстых губ изгибались книзу в привычной ухмылке превосходства.

Он шел переваливаясь, будто не был приспособлен для хождения по земле, и, когда двое охранников в полном защитном обмундировании ввели его в комнату, он смерил Керри взглядом и прошаркал внутрь, словно решил на короткое время смириться с ее присутствием. Стол со стульями, установленные в центре помещения, он осмотрел с презрением, после чего направился в угол, где соскользнул на пол, упершись плечами в стены. Острый спинной гребень весьма удобно поместился в углу.

Керри тоже села на пол.

— Уверена, вы меня понимаете. Каждое слово, — начала она. — Вы либо не можете, либо не хотите говорить так, как делали это в первые десятилетия своей жизни, но я не вижу причин, по которым вы бы меня не понимали. В этом разница между вами и прочими божьими тварями, с которыми мне приходилось общаться.

Он посмотрел на нее выпученными темными глазами, и Керри поняла, о чем говорил Эсковедо. Это совершенно точно не был взгляд человека — и даже взгляд млекопитающего. Млекопитающие — собаки, кошки и самое разное зверье — часто смотрели на нее с неким подобием теплоты, и дело было вовсе не в попытке их очеловечить. Но это, эти холодные глаза… они изучили ее и, по ощущениям, причислили к отсталым — во всех отношениях.

Воздух, и без того прохладный, стал еще холоднее, а кожа покрылась мурашками, и Керри захотелось отодвинуться подальше. Мог ли он почувствовать ее страх? Может, он считал страх само собой разумеющимся. Было очевидно, что Марш опасен: чем дольше она его рассматривала, тем больше замечала острых жал, не менее смертоносных, чем кончики его треугольных пальцев. В вопросах безопасности пришлось довериться тюремной охране. Ее не было в комнате, чтобы не усугублять и без того тяжелую атмосферу, однако она контролировала ситуацию через систему видеонаблюдения. Если Марш нападет, помещение наполнится газом, который усыпит обоих за секунды. Керри проснется с головной болью, а Марша оттащат обратно в карьер.

Так они ничего не добьются.

— Я сказала «божьи твари», потому что не знаю, кем вас считать, — пояснила она. — Я знаю, что они о вас думают. Вас считают ошибками природы. Противоестественными. Впрочем, вы наверняка и сами это слышали каждый день на протяжении восьмидесяти лет.

Удалось ли привлечь внимание, хоть чуть-чуть? Если легкий наклон его головы хоть что-то значил, то да.

— Но, если вы существуете, целые семьи и колонии, вы не можете быть ошибкой. Вас создала сама природа.

До этого момента она не знала, что скажет Маршу. С животными она не придавала значения словам. Важнее была интонация. Как и младенцы, животные реагировали на тон, не на слова. Почти всегда им нравились голоса повыше. Они откликались на прикосновения.

В данном случае ничего из этого не сработало бы.

Но присутствие Барнабаса Марша ощущалось, и ощущалось всей кожей, от него веяло прошедшими десятилетиями. Так что Керри продолжала говорить с ним и налаживать мосты через пропасть так, как привыкла это делать. С любым видом можно было установить контакт, настроиться на что-то — образ, звук, вкус, — и вот уже ее наполняло обостренное чувство, и, едва баланс был достигнут, его можно было использовать как ключ, который открывал дверь для бо́льшего.

Она говорила с ним о море, что было проще всего, ведь оно объединяло их, несмотря на все межвидовые различия. Оно бежало по венам каждого — соль и вода, — и оба вышли из него, просто он был ближе к возвращению туда — только и всего. Вскоре она ощутила биение волн, настойчивость течений, силу притяжения, затягивающую в холодные сырые глубины, ниже, ниже, затем противостоящее ей давление, и там, где тело должно было сжать, вдруг стало комфортно, вокруг тела образовался прохладный кокон, укрывший одеялом и ставший целым миром, который покалывал кожу новостями, поступающими с расстояния в тысячи километров в каждом направлении…

Внезапно она осознала, что образ моря принадлежал не ей.

Она просто следовала за Маршем. Намеренно он это делал или нет.

Керри смотрела в его холодные, нечеловеческие глаза, не зная, что там, в этих глубинах, пока не ощутила, что море — это все, что там есть. Море — вот все, о чем он думал, чего хотел, единственная важная вещь на земле, жажда столь сильная, что Керри усомнилась в своей способности проникнуть в его разум и выведать, что такого особенного случилось теперь. Что такого они чувствовали теперь и что произошло пятнадцать лет назад.

Конечно, это было одно и то же, события, неразрывно связанные, но сначала нужно было вернуться в море.

* * *

За остаток дня перед ней прошла унылая вереница из еще двадцати заключенных. Никакие из опробованных методов не дали результата, лишь отблески впечатлений, обрывки ощущений, которые не складывались в осмысленное целое и сводились к отчаянному желанию вернуться в море. Оно защищало их от нее, даже если они этого не осознавали.

В чем бы ни состояла ее особенность, позволяющая говорить с существами, которых она и остальной мир считали более привлекательными, эта особенность никак не помогала преодолеть отчаяние, некогда зародившееся в человеческом существе и глубоко пустившее корни за почти столетие.

Когда она покинула тюрьму, ничего не добившись и почти не сдвинувшись с мертвой точки, день уже угас. Мир казался бесцветным; на остров опускались сумерки. Керри шла по прямой сквозь промозглый туман, окутывающий ее, как вездесущий запах местных заключенных. Рано или поздно она должна дойти до края острова, и вряд ли ей встретится кто-то по пути.

Однако Эсковедо ее нашел: наверняка следовал за ней по пятам. Просто дал время и держался на расстоянии, прежде чем… что? Допросить ее? Керри вцепилась в ограждение и смотрела на волны, бьющиеся о груду камней на берегу, по размеру напоминающую гору черепов. Теперь остров воспринимался уже не как тюрьма, а как концентрационный лагерь.

— Вообще-то, — заговорил полковник, — я и не ожидал, что у вас получится в первый же день.

— С чего вы взяли, что завтра что-то изменится?

— Раппорт? — Он поднял