Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир - Самюэль Элиот Морисон

были предметом особого почитания в Генуе. В начале следующего столетия его товарищ по кораблю Понсе де Леон заложит в великолепной гавани северного побережья этого острова город Сан-Хуан. Этот город стал известен как Сан-Хуан-де-Пуэрто-Рико, а последние два слова постепенно заменят Сан-Хуан-Баутиста в названии всего острова.

Весь день 19 ноября флот шел вдоль живописного южного побережья Пуэрто-Рико, держась далеко от линии рифов. Адмирал не стал останавливаться из-за слишком свежего ветра, чтобы осмотреть гавани. Испанцы оценили остров в величину Сицилии, но более верным оказалась оценка доктора Чанки, заявившего, что его длина составляет 30 лиг: мы не видим необходимости сокращать истинное значение на 9 %. Преодолев все расстояние между рассветом и темнотой, корабли встали на ночлег около мыса Рохо, а утром 20 ноября вошли в просторный залив Бокерон. Там они провели почти два дня, чтобы раздобыть пресную воду и провизию. Туземцы при приближении судов разбежались, поэтому торговать не пришлось, зато множество моряков и пассажиров устроили рыбалку и получили отличный улов. Высадившиеся на берег заметили каких-то птиц, которых приняли за соколов, и обнаружили заросли дикого винограда, так сильно распространенного на Антильских островах. Другие, забредшие вглубь, нашли заброшенную деревню из двенадцати добротно поставленных хижин, расположенных кольцом вокруг импровизированной площади, а также отдельную большую постройку с плетеными башенками, покрытыми зеленью, напоминающими садовые беседки Валенсии. Испанцы наивно предположили, что набрели на импровизированный «карибский курорт».

На рассвете 22 ноября флот покинул Пуэрто-Рико (последний из важных недавно открытых островов) и взял северо-западный курс на Эспаньолу. Увидев маленький остров, позже названный адмиралом Моной, от которого получил одноименное название пролив, корабли показали неплохой результат, пройдя 65 миль, после чего вышли на «низкую и очень плоскую» сушу. Индейские проводники настаивали, что это их родной Гаити, но среди ветеранов Первого путешествия родились серьезные сомнения на этот счет, поскольку каждый известный им район Эспаньолы был весьма горист. Тем не менее туземцы оказались правы. Местом высадки стал самый плоский и поросший лесом восточный мыс Эспаньолы, а далекие горы, вероятно, были скрыты дымкой. Колумб назвал его этот мыс Кабо-Сан-Рафаэль в честь имени архангела, однако, в числе многих других наименований, испанцы вскоре переименовали его в Cabo Engano[250].

До утра 23 ноября флот лежал в дрейфе, а с рассветом двинулся вдоль побережья на северо-запад и вскоре достиг мыса Баландра в заливе Самана, из которого «Нинья» и «Пинта» выходили 16 января прошлого года. Около полудня они вошли в бухту, чтобы вернуть домой одного из двух индейцев, уцелевших из всего немалого числа пленных, взятых в первом плавании. Хорошо одетый и снабженный товарами для торговли и подарками, он был высажен на берег в Лас-Флечасе, откуда его и увезли, в надежде, что он убедит относительно воинственных соплеменников сигуайос в дружественных намерениях испанцев. В тот же день умер баскский моряк, раненный у острова Санта-Крус. Его похоронили по-христиански на берегу, при этом две каравеллы встали у самого берега, готовые пустить в ход артиллерию, если сигуайос что-нибудь затеют. Эти первые похороны в Новом Свете прошли мирно, а на борт «Мариагаланте» поднялось несколько местных любопытных смельчаков-зевак. После торгового обмена Колумб извинился за то, что не имеет времени нанести визит касику, поскольку торопится в Навидад.

От залива Самана флот прошел вдоль северного побережья Эспаньолы до Монте-Кристи, преодолев около 170 миль за два дня. В Монте-Кристи, подыскивая место для поселения, более удобное, чем Навидад, моряки нашли свидетельства ужасной трагедии, произошедшей с колонистами, оставшимися здесь на прошлое Рождество. Береговой отряд обнаружил на берегу Рио-Яке два разложившихся до неузнаваемости трупа, связанные веревками, на следующий день – еще два. На одном из них сохранились остатки густой бороды, что определенно указывало на испанское происхождение мертвеца. Так, вместе с этим жутким открытием, внезапно закончилась веселая и полная приключений часть Второго путешествия.

27 ноября флот вышел из гавани Исла-Кабра в Монте-Кристи и с максимально возможной скоростью направился к мысу Аитьен и Навидаду. Сумерки наступили прежде, чем флот успел пересечь барьер Караколя, и Колумб, хорошо помня рождественскую трагедию первой «Санта-Марии», решительно отказался от попыток проходить его в темноте. Как только якорные канаты стали доставать дна, флот остановился. С бортов много раз пускались сигнальные ракеты и даже давали артиллерийские залпы, но все оставалось напрасным – не было ни ответных огней, ни встречного салюта. Как писал Силлацио, «печаль и самое острое горе овладели сердцами людей, когда они заподозрили, что на самом деле произошло и что оставленные товарищи по кораблю полностью погибли». В 10 часов вечера с каноэ, которое крутилось вокруг флота и раньше, раздались крики гребцов «Альмиранте! Альми-ранте!». Им указали на флагман, но индейцы категорически отказались подниматься на борт, пока не принесли факел, в свете которого они могли узнать Колумба. Лидером этого отряда оказался двоюродный брат Гуаканагари, приславший Колумбу привет от касика в виде двух золотых масок – для самого Адмирала и для «капитана, бывшего с ним в другом плавании». Туземцы заверили Колумба, что с христианами в Навидаде все в порядке, за исключением нескольких смертей от болезни и нескольких убитых при возникшей ссоре, а также попросили прощения от имени Гуаканагари за то, что тот не вышел к Адмиралу лично, поскольку был ранен в драке с другим касиком по имени Каонабо. В течение трех часов, пока индейцы оставались на борту, переводчик Диего Колон вытягивал из них правду, но Колумб был уверен, что кто-то из гарнизона должен быть жив. Эти робкие, беззащитные индейцы не смогли бы полностью уничтожить сорок испанских моряков.

На следующий день, 28 ноября, флот прошел к якорной стоянке у Навидада, однако на берегу не было видно ни единой постройки и признаков человеческой жизни. Вышедшие на сушу обнаружили, что крепость сожжена дотла, а вокруг валялись лишь какие-то обломки и мусор. Немногие индейцы, появлявшиеся на глаза, как писал Чанка, ходили вокруг «muy zaharenos»[251] и тут же пускались наутек, когда испанцы пытались к ним приблизиться. Это был плохой знак. Двоюродный брат Гуаканагари снова поднялся на борт и после получения неотразимых соколиных колокольчиков признал, что все до единого христианина были убиты воинами Каонабо, а Гуаканагари был ранен, защищая и поселенцев, и свои собственные владения. Кузену снова преподнесли подарки, гребцов угостили вином, после чего отправили на берег с сообщением касику, что Адмирал просит его явиться на борт.

Прошел день, но индейцы так и не появились. Со стороны это выглядело так, что в произошедшей трагедии имело место еще и предательство.