Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

о Смоленском православном кладбище. Здесь могилы, имевшие архитектурную или историческую ценность, собирались перенести в «некрополь» непосредственно на территории кладбища, наряду с могилами, к которым продолжали приходить посетители, и это должно было дать возможность реконструировать большую часть остального кладбища. Таким образом предполагалось дополнить местную инфраструктуру полноценным парком: «В центральной части Васильевского острова имеется целая группа закрытых кладбищ <…> в то время, как окружающая их жилая застройка не имеет достаточного количества зеленых насаждений общего пользования»[1557]. На деле реконструкции так и не сдвинулись с мертвой точки[1558]. Для исторических кладбищ по-прежнему оставалось три варианта: полное исчезновение, тотальная реорганизация, то есть переход в «музейное» состояние, или же существование в урезанном и запущенном виде.

Однако для многих посетителей кладбища даже в полуразрушенном состоянии не теряли сакрального значения. Кремация по-прежнему вызывала сомнения даже у тех, кто был равнодушен к религии. Ходили упорные слухи о трупах, наполовину сгоревших в печах кирпичного завода во время блокады, когда официальные объекты по утилизации останков уже не справлялись, и с этими слухами невозможно было ничего поделать[1559]. Колумбарии для урн с прахом сооружали в отдаленных уголках кладбищ, и выглядели они неприветливо, смахивая на потусторонние почтовые отделы доставки[1560]. Внешне зоны захоронений оформлялись в советском стиле. Большинство новых памятников представляло собой простые надгробные плиты, иногда украшенные фотографиями или символами вроде красных пятиконечных звезд. На могиле знаменитости могли поставить похожий скульптурный портрет усопшего, таким образом ломая традицию устанавливать на могилах аллегорические фигуры, например ангелов или скорбящих девушек или юношей[1561]. Но посетители по-прежнему поминали своих умерших, как это было заведено веками: приезжали, чтобы посадить на могиле цветы и устроить небольшой пикник (внутри оградки часто стояли деревянные скамейки) – точно так же они вели бы себя на деревенском кладбище. Ритуалы поминовения иногда имели открыто религиозный оттенок. На нескольких старых городских кладбищах: Волковском, Серафимовском, Смоленском, кладбище Памяти жертв 9-го января, Большеохтинском и Шуваловском – сохранились действующие церкви. Однако, к неодобрению церковных властей, процветали и причудливые формы народного православия.

В 1951 году митрополиту Григорию стало известно, что в погребальной часовне на Смоленском кладбище, посвященной блаженной Анне, стали складываться местные культы. «Затем последовали еще новые и уже совершенно легендарные открытия могил: “Сорока мучеников”, “Матери Ксении Блаженной” и многих других. Откопан какой-то колодезь, из которого раздается “водичка”». «На Богословском кладбище таким же образом открыта могила якобы о. Иоанна Кронштадтского и священник о. Артемьев совершает у нее панихиды для желающих»[1562]. (На самом деле могила Иоанна Кронштадтского находилась в бывшем Иоанновском монастыре на набережной реки Карповки[1563].) Митрополит Григорий настойчиво отговаривал местных священников проводить отпевания в таких часовнях, поддерживая «суеверия» подобного рода, и требовал, чтобы они старались переубедить свою паству Но культы были живучи. Когда часовня Ксении Блаженной на Смоленском кладбище была в 1962 году закрыта, народное поклонение святой не прекратилось, а возвращение здания Русской православной церкви в 1983 году стало признанием условной легитимности этого культа [Большакова 2009].

Городские власти прилагали все усилия, чтобы люди как можно меньше хоронили своих покойников в земле. Оформление документов было мучительным, а похоронные принадлежности, начиная с гробов, – непропорционально дорогими, и, что еще важнее, их было очень трудно достать[1564]. Если крематорий был крайне изысканным современным зданием, то Южное кладбище, расположенное за южной окраиной города по дороге в Красное Село, было нарочито примитивным, светским и строго функциональным пространством.

9.4. Разрушенная могильная ограда на еврейском кладбище, 2010

Вся кладбищенская инфраструктура сводилась к паре ангаров у входа, облицованных бледно-серыми панелями, – не было ни ворот, ни подъездных аллей, а дорожки внутри кладбищ шли вдоль плотно нарезанных крохотных участков. Они были так же похожи на традиционные кладбища, как новые «садовые товарищества» на старые дачные поселки. А главное, на этих новых кладбищах не было церквей или иных храмов, и это делалось намеренно. Иудеи и мусульмане, желавшие хоронить своих умерших с соблюдением традиционных обрядов, подвергались еще большим притеснениям, чем православные[1565]. Исторические кладбища последователей этих религий находились в особенно плохом состоянии даже по советским меркам и мало влияли на городское сознание. И. Бродский в стихотворении «Еврейское кладбище около Ленинграда» (1959), естественно, вспоминает о месте, где лежат «юристы, торговцы, музыканты, революционеры»:

Ничего не помня.

Ничего не забывая.

За кривым забором из гнилой фанеры,

в четырех километрах от кольца трамвая.

[Бродский 1992, 1:21] [1566]

Это раннее стихотворение Бродский не включил ни в одну из своих книг – как будто оно было насколько же плохим, насколько плохо обстояли дела с сохранением памяти об умерших.

Кладбищенские культы и медленный упадок

По мере распада советской системы привычки, связанные с поминовением умерших, существенно менялись. Празднование тысячелетия Крещения Руси в 1988 году стало переломным моментом в отношениях государства и церкви, а в 1992 году свобода совести (вероисповедания) стала нормой законодательства. Православные панихиды и поминальные обряды, такие как оплата акафиста, читаемого в память об усопших, набирали популярность, а список доступных «ритуальных услуг» резко расширился. Клиенты с деньгами могли воспользоваться VIP-услугами – заказать белый гроб, например, или же, если им больше нравился гроб модели «Торонто» или «Делавер», проводить любимого человека в последний путь в североамериканском стиле[1567]. Однако, помимо похорон, поминальные практики по-прежнему несли на себе отпечаток разделения между знаменитостями и «простыми людьми». Так, ведущих петербургских политиков хоронили в новом пантеоне на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, сохранившем всю пышность и торжественность советских некрополей для элиты – таких, как Новодевичье кладбище в Москве.

За военными кладбищами по-прежнему ухаживали на совесть. Памятник жертвам 9 января 1905 года на бывшем Преображенском кладбище мог зарасти травой, но на Пискаревке газоны были безупречны, розы подстрижены, а нежные кусты вдоль улицы на зиму укрывали тканью цвета засохшей крови, чтобы не замерзли[1568]. Однако новый политический режим не только заложил несколько новых пантеонов и чтил уже существующее мемориальное захоронение, но также создал, а точнее, содействовал созданию собственного уникального «некрополя масс».

В центре Петербурга памятники сталинскому террору имели маргинальный статус, но в противовес этому возник стихийный мемориал на окраине города. Левашовская пустошь – участок вересковой пустоши, который НКВД и МГБ использовали для массового захоронения расстрелянных политзаключенных – не менее 19 000 человек были тайно преданы земле там же. Решение о создании