Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

– А ты звонил ей?

– Мобильный выключен, домашний не отвечает.

– Ну так дозвонись! Она обещала к десяти, а сейчас…

Егорыч не отрывал глаз от его подбородка.

– Ты считаешь, мне стоило побриться перед съемкой? –растерянно спросил Рязанцев.

– А? Нет, все нормально, – ответил Егорыч и перевел взглядна крыльцо веранды. Оттуда послышался низкий красивый голос Кругловой:

– Евгений Николаевич, может быть, мы продолжим съемку всаду?

– Да, конечно, – громко ответил Рязанцев, развернулся всемкорпусом, направился к крыльцу. Вслед за королевой из дома, ему навстречу,вывалила свита. Камеры были готовы, гримерша подошла к Рязанцеву, чтобыпромокнуть и припудрить его вспотевший лоб. Он извинился, отстранил руку спуховкой, неприлично быстро понесся по аллее, догнал Егорыча у ворот и, схвативего за плечи, выдохнул:

– Найди ее, дозвонись! Ты понял?

* * *

Из вегетарианского ресторана “Ореховая Клара” Андрей Евгеньевичи Маша отправилась в салон красоты “Марлен Дитрих”. Маша заявила, что все-такирешила стричься. Во-первых, Макмерфи настаивал на создании нового образа,во-вторых, ей самой хотелось что-нибудь этакое с собой сотворить перед отлетом.Григорьев ждал на улице, и когда она вышла, еле сдержался, чтобы не вскрикнуть.С мальчишеским ежиком она стала такой же, какой он увидел ее в мае 1986-го, ваэропорту “Кеннеди”, в инвалидной коляске с загипсованной рукой и с лицом,таким белым и неподвижным, что казалось, оно тоже отлито из гипса.

– Ну как? – спросила она, поворачиваясь перед зеркальнойвитриной.

– Тебе самой нравится?

– Пока не знаю. Я должна привыкнуть. Между прочим, именно стакой прической я прилетела в Америку. Или было еще короче?

– Нет. Так же.

– Ну да, меня обрили наголо за полтора месяца до отлета. Вбольнице случилась эпидемия стригущего лишая. И первое, о чем я спросила тебя,как будет “стригущий лишай” по-английски.

– А потом выразила недовольство, что тебе не дали посмотретькрасивый город Хельсинки, – проворчал Григорьев.

– Ох, папочка, до чего же ты злопамятный. Это я так шутила,чтобы не зарыдать.

– Извини. У меня в тот момент было плохо с юмором.

– Сейчас, кажется, тоже.

Из парикмахерской они отправились к Маше домой. Она жила наМанхэттене, в Гринвич-вилледж. Небольшая, но дорогая и уютная квартира-студиярасполагалась на последнем этаже старого семиэтажного дома. В гостиной однастена была полностью стеклянной, и открывался потрясающий вид на Манхэттен.

– На самом деле я еще даже не начинала собираться, –сообщила Маша, когда они вошли в квартиру. – Ты не знаешь, какая там сейчаспогода?

– Тепло, но обещают похолодание.

– Как ты думаешь, почему там никогда не обещают ничегохорошего? – Маша скинула туфли и забралась с ногами на диван. – Если тепло,ждут похолодания, если курс рубля стабилен, начинают говорить об инфляции иэкономическом кризисе.

– Такой менталитет, – пожал плечами Григорьев.

– Да ладно, папа, никакой не менталитет. Просто за семьдесятлет советской власти люди устали от официального оптимизма, от всех этихпятилеток, физкультурных парадов, плакатных обещаний райской жизни и теперьотдыхают. Хотят побыть скептиками и пессимистами. Ладно, надо собираться, – онавзглянула на часы, соскользнула с дивана и крикнула, уже из гардеробной:

– Ты не знаешь, можно купить там одежду? Неохота тащить ссобой целый гардероб. Тем более его придется полностью менять, с такой стрижкойу меня совсем другой стиль.

– Там можно все купить, но значительно дороже, чем здесь, –пробормотал Григорьев.

– Ничего, у меня хорошие командировочные, – хмыкнула Маша.

На компьютерном столе, поверх разбросанных бумаг и дисков,Андрей Евгеньевич заметил разложенные веером цветные картинки-фотороботы ивнимательно их рассматривал.

– Маша, подойди сюда. Ты что, собираешься взять это с собой?

Она появилась из гардеробной, с охапкой свитеров и блузок.

– Не знаю. Наверное. Как тебе кажется, я смогу там бегать поутрам?

– Смотря где ты будешь жить. Маша, я задал тебе вопрос.Ответь, пожалуйста.

– Да, папа, я поняла твой вопрос, – она присела на корточкиу раскрытого чемодана и принялась складывать вещи, – я не могу тебе ответить.

– Что значит – не можешь? – Григорьев нервно захлопал себяпо карманам в поисках сигарет.

– Не ищи. Ты выкинул пустую пачку у парикмахерской. – Машаупаковала первую порцию одежды, распрямилась и задумчиво уставилась на чемодан.– Это мое дело, папочка, – произнесла она чуть слышно, – если я очень захочу, янайду его. Правда, я пока не знаю, захочу ли, но у меня есть еще времяподумать.

– Зачем? – сипло спросил Григорьев, пытаясь сохранитьспокойствие. – Даже если допустить невозможное и представить, что через стольколет ты найдешь в России человека, не зная ни фамилии, ни точной даты рождения,ни места жительства, имея только вот эту карточную колоду, словесные портреты,составленные тобой по памяти, даже если ты его найдешь, что ты будешь делатьдальше?

– Понятия не имею. Сначала я должна на него простопосмотреть, выяснить, как он поживает, чем занимается.

– Так, все, – Григорьев резко поднялся, – дай мне телефон. Язвоню Макмерфи. Ты никуда не летишь. Ты не можешь лететь в таком состоянии. Утебя бред, девочка моя. У тебя острый психоз. Мания, фобия, тараканы в голове,ты же доктор психологии и должна сама понимать. Тебе просто опасно туда лететь.Я не позволю.

Маша сидела на корточках перед раскрытым чемоданом, и, неподнимая головы, уже в десятый раз складывала одни и те же брюки.

– Папа, успокойся, пожалуйста. Я не собираюсь специальноискать его, – произнесла она глухим, монотонным голосом, обращаясь скорее кчемодану, чем к отцу. – Мне просто интересно, что с ним стало. По моимрасчетам, из него мог вырасти настоящий, классический серийный убийца. Помимозыбкого словесного портрета, у меня есть несколько вариантов психологическогопортрета, с разными перспективами развития его кретинской личности. Я давноотношусь к нему как научной проблеме и хочу понять, насколько мои красивыетеоретические расчеты расходятся с некрасивой действительностью. Вдруг я генийпсихологии и вычислила будущего маньяка?