Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

без покрывал, в тех же своих окровавленных одеждах, с зияющими ранами и лежащими на земле с застывшими мутными взорами и жестами? Нет, сердце не камень, и, если иной раз вырвется из груди стон, скатится слеза и вообще нападет такое состояние, что плакал бы и плакал, – то это не сентиментальничанье, а нечто вполне естественное.

Днем 29 апреля прибежал китайчонок лет 11 и кричит:

– «Хунхуза ю, хунхуза ю».

Схватил он солдат и потащил в соседнюю деревню. И, действительно, по его указанию, наши захватили 5 хунхузов.

Мальчик оказался круглый сирота; жил конходей (работником). Вероятно, хозяин и хунхузы допекли его, что он их выдал. Конечно, оставлять мальчика после этого в деревне было немыслимо: его сейчас же «укантрамили» бы. И мы взяли этого китайчонка с собой, посадив его на лошадь, принадлежавшую одному из хунхузов.

Солдаты уже 3 дня без хлеба и сухарей, на одном мясе; мы – другой день. Ожидаем транспорт с хлебом, сухарями, сахаром и патронами. А пока утешаемся тем, что пришло приказание из армии идти нам в г. Чженцзятунь, который мы обстреливали 24 и 25 апреля: там много муки, и мы напечем лепешек.

К вечеру 29-го погода утихла, прошел маленький дождик. И мы 30 апреля, совершив без особенной усталости переход в 30 верст, прибыли в 2 часа дня в г. Чженцзятунь, где и стали на квартиры.

В городе оказался гарнизон из 400 китайских солдат. И, так как было доказано, что 25 апреля они вместе с хунхузами стреляли в нас, то в наказание мы сейчас же всех их разоружили.

Ужинали уже по-настоящему: напекли в китайских котлах лепешек и с ними ели суп.

1–3 мая (г. Чженцзятунь)

Простите, что и дневник и письма пишу кратко: некогда, негде и не на чем. Ведь обоза нет, и мы с Михаилом, располагая только верховыми лошадьми, имеем лишь то, что у каждого из нас поместилось при отправлении в кобуре. Да и утомился я как-то. Приедешь к ночлегу или привалу, и рад месту: лягу и лежу-лежу, отдыхаю. Ни за что взяться не хочется.

Меня продолжают спрашивать некоторые, почему я не в обозе. Но, дорогие, я полковой священник, а не обозный. Я нужен здесь; мое место среди моих духовных детей. Не будь меня здесь, 25 апреля раненый солдат умер бы без причастия, а 28-го убитый солдат был бы погребен без отпева.

А знаете, как здесь дорожат священником? В одном полку священник всегда в обозе, и полк без пастыря. Так полковой врач, человек верующий, исполняет отчасти обязанности священника: перекрестит раненого, обязательно присутствует при похоронах, громко читает молитвы: «Отче наш», «Боже духов и всякия плоти» и поет «Со святыми упокой». И как любят его солдаты!

К нам назначили командиром полка полковника фон-Кауфмана. Еще не прибыл. На пополнение полка прибыли 2 запасных эскадрона и с ними офицеры Александрович и Филатов из 47-го Татарского[73] полка.

На походе служили раз панихиду по великом князе Сергее Александровиче.

Теперь мы в 120 верстах от Гунчжулина.

3-10 мая

Стыдно, а сознаюсь: я как бы отупел. Чувствую усталость, переутомление; напала какая-то апатия, так что трудно бороться. Иногда вдруг слезы приступят к горлу, и я едва не разрыдаюсь: томительно скучно! Состояние души такое, как будто я умер, и все родное так далеко, что и во сне-то стало трудно ездить к вам повидаться. Одеревянелость какая-то, равнодушие какое-то напало. И это испытывают здесь решительно все. Ведь шутка ли? 11 месяцев все едем, идем, болеем душой от вида окружающего разрушения и горя, от постоянных опасностей, мучимся телом среди этой грязи, вони и прочих невзгод, да еще плюс ни одной радости, ни одной победы.

Не подумайте, что я заболел или явилась мысль отдохнуть. Нет. Просто хочется сказать, что есть на душе, высказаться или даже выплакаться пред близким существом, которое сумеет понять меня и не осмеет этого моего душевного состояния.

Я не малодушествую. Я верен долгу, присяге; я рад этой верности и с восторгом свидетельствую, что и большинство здешних военных все еще так же мощны, крепки, тверды в деле исполнения принятого ими на себя долга, как и прежде. Но как-то невольно лезет в голову: а, может быть, и вправду плохи у нас начальники?..

Как ведь мы сражались! Как все смиренно терпели! А результат – отступаем.

А в России, в родной России, которая здесь нам иначе и не представляется, как в образе матери, непорядки. Эта мать забыла нас, не поддерживает, обрекает на позор: мы, ее дети, после того, как перенесли непосредственно столько и горя и трудов, должны бросить все и явиться домой побежденными, т. е. вернуться для нового горя, для проклятий. Теперь она нас ругает, над нами смеются во всем свете, смеются над армией, смеются над патриотизмом… Поймите же, ведь, право, есть, от чего заскучать и впасть в апатию. Прибавьте к этому разлуку с женой, с родными, близкими.

И все-таки ехать назад сейчас опозоренным не хочу. Буду еще и еще трудиться здесь, благо, Господь хранит мое здоровье.

Пребудем, дорогие, уж до конца верны нашему долгу перед Богом, царем и родиной! Что же касается отдыха, то в вечности-то… Ох, сколько предстоит нам этого отдыха!

1 мая было воскресенье, но служить не пришлось: как из ведра, лил дождь целых 3 дня. Сидели дома все время.

А бедные эскадроны и в такую погоду безропотно держат сторожевое охранение и несут трудную службу дальних разъездов.

Город – болото. О санитарии у китайцев никаких понятий: всюду зловоние. На улицах масса свиней. 3 мая у нас на дворе издохли 2 свиньи; и хозяева сейчас же их съели.

За город одному выезжать нельзя: 4 мая выехал один офицер из охотничьей команды да и пропал. Вероятно, его убили или утопили.

6 мая, в царский день, среди дождя наскоро отслужили молебен и устроили парад войску. Вот разница-то от прошлого[74] года!

8 и 9 мая я обходил эскадроны всего отряда и везде служил обедницы и молебны, говорил проповеди о необходимости просить нам у Бога благодатной помощи, чтобы прежде всего победить нам самих себя, изгнать из себя все дурное и приобрести святость, а затем уже надеяться на победу над внешним врагом.

Погода в последние дни была хорошая, солнечная. С 1 мая у нас и хлеб есть, и сухари, и мясо всякое, так что питаемся хорошо.

Дневник писать не могу: голова как будто высохла. Если хотите, сочтите за дневник это письмо.