Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

не страдало дело. Поступая по-своему, порой рисковал вызвать на свою голову гнев. По он хорошо усвоил главное: когда есть план — прогремев, грозы проходят мимо. Выполнение плана — гарантия получения индульгенции. Оценка партийной работы, деятельности общественных организаций тоже зависит от того, каких успехов в труде достиг коллектив. И это правильно. Он только не согласен с тем, когда некоторые горячие головы чересчур утилитарно, прямолинейно понимают эту зависимость. В этом Павел Павлович полностью разделяет взгляды секретаря райкома Николая Григорьевича Каширина. Конечно же, между идеологической работой и конкретными результатами труда зависимость прямая, только, к великому сожалению, не немедленная, не сиюминутная. Но ведь и капля камень долбит. Если партийно-политическое воспитание хорошо продумано, наполнено обширнейшим разумным содержанием, всеобъемлюще и целенаправленно — пусть не сразу, а все же человек поддается его воздействию, совершенствуется, делается более сознательным, лучше, чище делами и помыслами своими.

Тридцать пять лет — большая половина его жизни — связана с партией. В трудные для себя времена от всегда обращался к ее силе, к ее коллективной мудрости, искал и находил в ней советчика, помощника. Так было всегда в его беспокойной жизни крупного хозяйственника, чья судьба постоянно подвержена совершенно неожиданным ударам, давлению сверху и снизу, влиянию всяческих переустройств и реорганизаций.

Сейчас ему было особенно тяжело. Завод сел. Нс выполняется план по выдаче кокса, а следовательно, и химической продукции, вырабатываемой из коксового газа. И вот в газете появился материал об этом. Корреспондент взял интервью у Шум кона — начальника коксового цеха, откуда начались все беды. Что ж, Шумков новый человек на заводе. Прежде всего техническими причинами объясняет отставание, тем, что подвели новые объекты, принятые в эксплуатацию с недоделками. В определенном смысле он, конечно, прав: это создало непредвиденные дополнительные трудности. Но его, директора завода, угнетает не техническая сторона дела. Стоит хорошенько пошевелить мозгами, привлечь инженерные силы, рабочих-рационализаторов — и решение придет, как это всегда и бывало, когда требовалось экстренно спасать положение. Несомненно, и теперь выход будет найден, долг завод вернет. Павел Павлович думал о том, что коллектив психологически оказался неподготовленным к работе в сложных условиях. Люди привыкли лишь к успехам, а первые же трудности привели их в уныние. Пет, он не может так сказать обо всех. Большинство и ветераны, и молодежь работали хорошо. Многих он знает в лицо, по имени и отчеству. Как им смотреть в глаза? Ведь не их вина, что так случилось. Пс их вина, а наказаны они: ославлены на всю область, лишены премии. Им нанесен серьезный моральный и материальный ущерб...

Боль усилилась. Сердце знакомо заплясало в аритмии. И Павел Павлович откинулся к спинке стула, чтобы не сдавливать грудь. Ему удавалось вот так унимать боль, успокаивать бешеный бог сердца. Сейчас тоже помогло, отпустило. Но когда к нему вошел секретарь парткома Гольцев, бледность еще не сошла, и тот обеспокоенно спросил:

— Что с вами?! На вас лица нет.

— Не обращай внимания, Константин Александрович, — отозвался Навел Павлович В конечном счете главное не в наших лицах, а в ваших делах.

Прибежали запыхавшиеся медсестра и секретарша. Павел Павлович поднял на них удивленный и осуждающий взгляд, как бы говоривший: «Разве вы не видите, что я занят...» По тут же вспомнил, что посылал Надю...

— А-а, — сказал. Скорая помощь явилась. Только уже не надо, девочки. Спасибо.

Но медсестра деловито прошла к столику, налила в стакан воды, накапала валерьянки, подала Павлу Павловичу, выжидательно следившему за ее решительными действиями.

—  Валидола не оказалось, — пояснила она. Пейте капли. И обязательно покажитесь врачу.

— Ух, какая строгая, — вдруг улыбнулся он. И откуда у нас на заводе такой серьезный персонал, не скажете, Константин Александрович?

— Медицина, — многозначительно проговорил Гольцев. Медицине все подчиняются, товарищ дироктор.

— Ну что ж, никуда не денешься, — Павел Павлович выпил лекарство, скривился, махнул рукой. — Идите, девчата, идите.

А когда те вышли, Гольцев осторожно сказал:

— Вы отдохните. — Поднялся, взял свою нанку. — Поговорим потом.

— Сиди, сиди, — забеспокоился Павел Павлович. — Чего уж откладывать. — Взял газету, которая вот уже второй день лежит у него на столе перед глазами. — Обо мне здесь, — он постучал согнутым пальцем в газетную страницу, — ни слова. А я ведь знаю, да и другие мало-мальски сведущие люди, что вина лежит на мне. Это я подставил коллектив под удар. С меня надо спрашивать. Созывай партком, ставь вопрос о моей беспринципности, самонадеянности... Готовьте взыскание или передавайте мое дело высшим партийным инстанциям...

—  Оказывается, я прав, — выслушав эту бурную тираду, спокойно отозвался Гольцев, — Вы не готовы... Вам надо окрепнуть.

— Нет, нет, нельзя уходить от прямого честного разговора, — не слушая его, продолжал Павел Павлович. — Я принял батарею с недоделками, заведомо зная, чем это чревато. Я не имел права этого делать. И если хочу сохранить в себе хоть какое-то уважение невинно пострадавших рабочих, надо им все рассказать.

— Да что вы заладили?! Будто не у них на глазах все это происходило. Разве они не понимают?.. Может быть, какой бузотер и даст по глазам нам с вами. Да-да, нам. А то вы упорно отодвигаете меня, на одного себя валите все грехи, словно не вместе отвечаем за дела на заводе... По ведь все остальные нисколько не усомнились в нас. Они видели, какие усилия предпринимались и заводоуправлением, и парткомом, чтобы в невероятно трудных условиях все же дать кокс... И разговор о тех, кто создает предпосылки для вот такой свистопляски ни нам, ни рабочим ничего не даст, ничего не добавит к тому, что мы знаем, никаких конкретных последствий не вызовет. Этот вопрос надо решать в иных сферах.

— Пожалуй, вынужден был согласиться Павел Павлович. — Тут ты рассудил более здраво.

— Вы газетку уберите подальше, — улыбаясь, подсказал Гольцев. — Она вам мешает успокоиться.

Секретарь парткома был намного моложе директора завода. Партийный стаж Павла Павловича чуть ли не равнялся всей жизни Константина Александровича Гольцева В силу значительного возрастного разрыва у них и сложились вот такие отношения, когда одна сторона говорит «вы», а другая — «ты». Иногда, в минуты особой душевной сближенности, Чугурин мог называть Гольцева просто Костей или Костиком, а для Гольцева, при всех обстоятельствах, Чугурин оставался Павлом Павловичем. Однако разница в летах нисколько не мешала их взаимопониманию. Наоборот, они как бы дополняли друг друга. Немало было случаев в их совместной работе, когда на помощь Гольцеву приходила выдержка и опыт Чугурина. Сейчас сорвался Чугурин — вон куда его увело болезненное, увеличенное до невероятнейших размеров чувство