Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

– Довольно! – внезапно решился он. – Пора расставить всё по местам!

Повелительным тоном он окликнул воинов. В долине, окутанной сгустившимся мраком, встрепенулся отряд. Всадники рассыпались по склону холма и стали взбираться.

Если я и должен был что-то предпринять, то именно в тот момент. Я ещё успел бы проткнуть копьём сердце Верховного короля. Успел бы распихать псов, скатиться по кургану и запрыгнуть в повозку. Шансы уйти от своры гончих и такого числа всадников были невелики, но они и вовсе свелись бы к нулю, если бы я ждал появления битурижских воинов. Сумариос, конечно же, бросился бы мне на помощь, но наверняка сгинул бы в этой заварухе. Я должен был принять решение. Рука сжала в кулаке оружие.

Альбиос бросил на меня испуганный взгляд, но промолчал. Он не стал предупреждать Верховного короля о возможной опасности. Амбигат же в ожидании своих воинов продолжал стоять ко мне спиной. Как расценить его поведение? Как неосознанное? Умышленное? Пренебрежительное? Вполне возможно, это был вызов. Он сделал верный расчёт. Нанести ему удар исподтишка было бы бесчестно. Я хотел уже было окрикнуть его, вынудить его повернуться ко мне лицом, однако это ничего бы не изменило. Внутренний голос подсказывал мне, что он откажется от поединка. Ему не нужно мериться со мною силой, чтобы показать свою значимость. Мне остался лишь один способ доказать, что я унаследовал закалку своего отца, и что я с ним наравне. И я разжал кулак.

Всадники поднялись уже почти до самой вершины. Сквозь шум ветра до нас доносились теперь голоса и тяжёлый стук копыт. Я ждал, ждал бесстрашно, покорно, ждал с тем же смирением, с которым Саксена встретила меня, когда я предстал перед ней с мечом в руке. Той ночью она не спала. Она готовилась. Что-то в её спокойствии напомнило мне достоинство, с каким Ойко держался на пиру в Аржантате. Она прекрасно знала, что должно было случиться: и не только о своей смерти, но и о том, что будет дальше.

Прибывшие воины отрезали мне все отходные пути к повозке. Они обступили курган. Стало настолько темно, что я с трудом мог их различить. Меня окружало полчище мертвенно-бледных лиц. Лишь наконечники копий и бляхи конских сбруй ещё улавливали призрачный свет дня.

– Донн, – рявкнул Амбигат. – Принеси мне ножницы и бритву.

И только когда старый солдур поднёс ему инструменты, король повернулся ко мне.

– Не вставай, – приказал он. – И, если не хочешь лишиться ушей, сиди смирно!

Король стал позади меня. Он принял решение, и моя судьба была определена. Амбигат нещадно намотал на кулак мои длинные волосы. Железные лезвия сошлись прямо у затылка, голова подалась назад, и на душе внезапно полегчало. И вот король вновь взялся за мою голову, и снова заскрежетали большие ножницы. Я видел, как ветер подхватывал мои детские пряди. Они изящно распутывались и устремлялись в сумеречную высь. Даже будучи обнаженным, я не чувствовал себя настолько нагим, как тогда.

Но в ушах стоял не только скрежет ножниц. Я слышал откровение, которое каждую ночь повторяла мне Саксена. Когда все засыпали, когда сон смыкал мне веки, она начинала ворочаться на дне моей сумки. Своим сгнившим языком и ссохшимися губами она что-то шептала. Беззвучным голосом она снова и снова повторяла свои последние слова.

– Это ещё не конец, – говорила она.

Это был ещё не конец.

И по мере того, как дядя остригал меня, по мере того, как я становился воином, я словно постигал суть того, что галлицена пыталась мне предсказать.

Это был ещё далеко не конец.

На самом деле всё только начиналось.