Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

– Что ты сделал с братом? Я не видел его среди воинов.

– Сеговез чувствует себя великолепно. И в это самое время, должно быть, веселится на пиршестве, устроенном моим сыном.

– И почему же его здесь нет? Он мой младший брат, я спас ему жизнь. Он должен был встретить меня.

– Ты прекрасно знаешь, почему его здесь нет – я его отстранил. Твой брат – счастливый малый, Белловез. Он уже занимает своё место в братстве воинов. И это преданный юноша, несмотря на твои намёки. Если бы он присутствовал во время нашей размолвки, то встал бы на твою сторону и бросил бы мне вызов. А я не хочу потерять обоих племянников.

– Если я правильно тебя понял, ты спасаешь сына моей матери, но приговариваешь сына моего отца.

Король с подчёркнутой усталостью помахал в воздухе пальцем.

– Ты ничего не понимаешь, – прорычал он. – Как только я увидел, насколько ты похож на Сакро, когда он был твоего возраста, моя кровь и впрямь вскипела. Но твой отец был гордым врагом. Если бы боги были против моей победы, если бы он выиграл войну, то поступил бы точно так же, как я: уберёг бы мою супругу и детей. И, конечно же, мою мать. Он был, как я: бросался на ствол, а не на корни и ветки. От него я бы не мог ожидать того, что совершил ты. Нет, ненависть, которую ты носишь в себе, пришла к тебе от другого человека. С молоком матери. Она медленно отравляла тебя на протяжении долгих лет. Твоё высокомерие, твоя жёсткость, твоя выдержка и самообладание – я слишком хорошо их знаю. Ты – сын своей матери намного больше, чем сын Сакровеза.

– И что же это меняет? Мать переняла бремя отца.

И снова Амбигат был несогласен.

– Нет, она несёт на себе собственное иго. Именно поэтому она отгородилась ото всех в своём изгнании. Если бы она только поняла причину наших с Сакро разногласий, то уже давно вышла бы на переговоры. Я бы принял её в Аварском броде и вас вместе с ней, дети мои.

– Это говорит человек, который вышвырнул нас на окраину своего королевства?

– Конечно же, я отдалил вас! В первые годы это было необходимо. Я потерял немало отважных воинов во время войны Кабанов. Комаргосу, принцу Секваны, выколол глаз твой дядя Ремикос; изувеченный, он никогда не станет королём, и мне не хотелось лишний раз разжигать злобу моих амбактов и союзников, относясь к вам слишком снисходительно. Но по прошествии нескольких лет всё могло бы уладиться. Именно поэтому я закрыл глаза на то, что Сумариос взял вас под своё крыло. Именно поэтому я посылал к вам Альбиоса: я хотел знать, когда моя сестра ослабит оборону, когда её присутствие перестанет быть живым оскорблением всего моего дома.

На его лице появилась гримаса отвращения.

– Однако время шло, но ничего не менялось. В своей ненависти она обнесла себя стенами. И заразила ею тебя.

– Мать никогда не говорила о тебе, только когда приходилось.

– Об этом я и говорю. Для неё я прокажённый.

– Ты остаёшься убийцей моего отца, тем, кто украл у нас королевство. Так что же это меняет?

– Прежде всего, я король. Я не мог поступить иначе.

– Что это за мелкое притворство? Самый влиятельный человек всех королевств не мог удержаться, чтобы не убить шурина и не обобрать сестру?

– Верховная власть – это обратная сторона свободы выбора. Никто другой так не связан по рукам и ногам, как король.

– Мне неинтересны твои доводы. А если у тебя есть сожаления, так подавись ими!

– У меня нет сожалений, Белловез. Твой отец и его воины умерли достойной смертью, она стала непредотвратимой развязкой, и я горжусь тем, что предоставил им её. Но я хотел бы, чтобы ты разобрался в том, что произошло. Если нам предстоит сразиться друг с другом, так будем врагами! После того, что ты сделал, я убью тебя даже с удовольствием! Но давай сражаться из-за обоснованных упрёков, а не из-за недоразумения.

– Если хочешь убить меня, то давай! Не сдерживай себя от искушения! Но избавь меня от этой болтовни.

Король гневно ухмыльнулся в ответ. Однако, в отличие от меня, он прекрасно владел собой, умел управлять голосом и телом. Он протянул мне правую руку ладонью вверх и пальцем левой руки указал на синеватый шрам от глубокой раны.

– Видишь этот шрам? Это напоминание о твоём отце. Он ещё со свадьбы твоих родителей в Лукка.

– Этого мать тебе тоже не простила.

– Твоя мать – дуреха. Она так и не смогла понять, как мы были связаны с Сакровезом. Но теперь, после того как ты побывал на войне, не начинаешь ли сам усматривать истину? Чёрт возьми, сынок! Это же так очевидно! Как мы только вместе не веселились!

Кончиком пальца он поглаживал шрам и задумался.

– Порой я смотрю на него, и он напоминает мне этого великого мерзавца. Чёрт подери! Иногда я даже начинаю скучать по нему.

– Не хочешь ли ты заставить меня поверить в то, что с моим отцом вы были друзьями?

– Конечно же, нет! Сакро был моим врагом. И даже больше того: моим самым давним врагом, моим лучшим врагом!

Он пристально посмотрел мне в глаза с каким-то странным выражением лица. Сквозь меня он будто бросал вызов кому-то другому.

– Знаешь, я уже стар, – сказал он. – Давным-давно я перешагнул вековой рубеж. С определённого возраста мир опустошается. Мой отец мёртв уже целую вечность, и все привыкли к тому, что я стал королём. Но это породило отчуждение, у меня больше нет друзей, а есть слуги. У меня больше нет соперников: люди, которые восстают против меня, – это враги битурижского народа. С твоим отцом всё было по-другому. Мы терпеть друг друга не могли. Мы не переставали задираться друг к другу. Мы всегда были готовы изрубить друг друга на куски. Но это были наши личные дела. Мы дрались, как мужчина с мужчиной. Странно это говорить, но твой отец был частью моей жизни. Теперь тебе стало понятнее? Он не боялся меня, и к тому же смотрел на меня смело и уверенно! Мы не отпускали друг друга, прижимали друг друга к себе, между нами была постоянная борьба. Когда я был молод, это наполняло меня силой. Этот воображала, этот драный туронец был со мной на равных. Именно поэтому, должно быть, мне его иногда так не хватает.

С тенью ностальгии он в последний раз провёл большим пальцем по шраму.

– Из всех, кто до сих пор жив, я, несомненно, тот, кем он восхищался более всего, уж поверь моему слову! Задумайся над этим и послушай меня.

Первым моим порывом было снова грубо ему ответить, однако, помимо своей воли, я уловил в его голосе нотки искренности. Такой неясный, такой невыносимо далёкий призрак моего отца мог бы стать чётче, если бы я позволил этому человеку говорить. Однако расспрашивать его я бы не решился. Я слишком боялся, как бы он не запятнал доброе имя отца.

Король, не отрываясь, смотрел мне в глаза. И наверняка догадался о причине моей нерешительности. Почувствовав, что пробился сквозь мою защиту, он продолжал осаду: