На что способны блондинки - Николас Фрилинг

За окном поблескивающая серая прошлогодняя трава (новая зеленая теперь отчетливо проглядывала) стала еще более серой и блестящей от росы. Птицы устроили невообразимый галдеж. Грудь ее согревало солнце, а бедра, прижатые к подоконнику, пробирал озноб. Был вторник. Работы на сегодня никакой не было, и они могли позавтракать на улице. Если бы Пит был здесь, подумала Арлетт, он бы уже встал и бродил вокруг, чувствовался бы запах жарящегося бекона и слышен был хлопок пробки, вытаскиваемой из бутылки белого вина. Эта мысль не причинила ей боли, и она испытывала благодарность за то, что была так щедро согрета.

Почтальонская желтая машина в две лошадиные силы, еще сильнее дребезжащая и разболтанная, чем автомобиль Арлетт, выглядевший на ее фоне как чопорный белый нарцисс рядом с вульгарным желтым, приехала, когда они лениво сидели, покуривая, расслабленные и отяжелевшие.

— Alors, Mesdames, — глядя на них довольно плотоядным взглядом, сказал почтальон, — la grasse matinée, ça fait du bien[61].

Вчерашняя «Монд» и открытка от одного из мальчиков, из Загреба. И чем только он может там заниматься? Каталог фирмы, высылающей заказы по почте; ах, какая скука, перечень банковских счетов из компьютера в Мелуне; большой квадратный конверт с голландской маркой. Она поморщилась, вскрыла его и села, уставясь безжизненным взглядом. Рут встала и начала собирать посуду. Позвякивание чайных ложек побудило Арлетт отнестись с должным вниманием к колючей чопорности голландского письма. Комиссар полиции был, видно, сконфужен, бедняга; это проступало в содержании, таком же чопорном и колючем, как и стиль.

Он обещал писать, держать ее в курсе событий, однако он с сожалением сообщает, что расследование пока не принесло результатов, на которые они надеялись. Они приложили максимум усилий, но дело очень запутанное. Поскольку покойный не состоял на действительной службе, то остается предположение, что это какой-то явно патологический акт мести за прошлое. Эта версия отрабатывалась самым тщательным образом: поднималось каждое дело, которым он когда-либо занимался, проверялись также местопребывание и деятельность всех и каждого. Особое внимание было обращено на всех лиц, недавно освободившихся из тюрьмы.

Было сделано все возможное, с применением весьма обширных картотечных систем (спросили бы компьютер в Мелуне!), архивов, всеохватывающих рутинных мероприятий и большого числа людей. Что касается технической стороны, то криминалистическая лаборатория совершила чудеса: пистолет идентифицирован, но, увы, не обнаружен; машину можно идентифицировать, но, к сожалению, это распространенная модель. В наши дни подобные дела никогда не сдаются в архив, и есть реальная надежда, что в ближайшем будущем выявятся новые обстоятельства, которые приведут к идентификации и задержанию…

Арлетт сидела с закрытыми глазами, поворачивая голову из стороны в сторону, пытаясь смахнуть приставучие паутинки. Она ничего не знала о преступлениях и очень мало об их раскрытии, потому что муж никогда не считал нужным посвящать ее в свою работу или свои заботы, но она слышала, как он достаточно часто отзывался иронически о чиновничьей страсти к досье, архивам и рутинным мероприятиям. Они незаменимы, но недостаточны; они умерщвляют воображение и парализуют все нешаблонные действия. Как он часто отмечал, интересные вещи не попадают в досье.

Лязг машины заставил ее встрепенуться: почтальон что-то забыл — ага, он привез бандероль на заднем сиденье и, к сожалению, запамятовал ей отдать.

— Bonne journée, Madame[62].

— Pareillement[63], — машинально сказала Арлетт, читая последний абзац письма своего комиссара.

Часть личных бумаг, имеющих отношение к работе мистера Ван дер Валька в комиссии, была отправлена ему секретарем последнего. Он изучил их на предмет того, не могут ли они каким-либо образом ускорить расследование, но, к сожалению, без какого-либо положительного результата. Поскольку они являлись личными вещами, комиссар взял на себя смелость переслать их дальше, с уважением и глубоким соболезнованием уверяя ее в совершеннейшем к ней почтении.

Арлетт открыла пакет и почувствовала хватку живого человека, исчеркавшего эти полные жизни блокноты. Один из них выскользнул и упал на пол; при падении какой-то сложенный лист бумаги выскочил; она подобрала его и развернула, вчитываясь с улыбкой, которая постепенно становилась все более кислой. Похоже, это был черновик письменного рапорта, составленного каким-то полицейским столоначальником. Добросовестный человек, он напечатал чистовой экземпляр и наверняка сгладил кое-где острые углы. Но — как порой случается — его отполированные фразы оказались потраченными впустую, потому что он забыл уничтожить свой черновик.

«Я просмотрел эти рукописные блокноты в попытке выяснить, могут ли какие-то из содержащихся там материалов способствовать (be conducive) тому, чтобы был пролит дополнительный свет. (Он написал это слово как „condusive“.) Кое-что из официальных материалов, касающихся работы, возможно, представляет ценность и может быть истолковано при помощи его секретарши, коллег и проч. Однако я понимаю, что это уже было сделано. Оставшееся же представляет собой не более чем бессвязные каракули — нечто вроде индивидуальной стенографии, — снабженные перекрестными ссылками. Отрывочные записи личного характера относительно разговоров с коллегами, схемы к самым разнообразным сугубо метафизическим и личным теориям, заметки для памяти относительно библиотечного поиска, причем в большинстве случаев излишне субъективного, а поэтому герметического свойства. Большинство этих записей еще больше запутано и, соответственно, испорчено, будучи перемешаны с тем, что я могу назвать не иначе как сырой материал из его частной жизни в ее наиболее банальных проявлениях (в качестве примеров можно привести шутки по поводу министерства, каламбуры, построенные на имени его секретарши, и даже списки покупок), и значительная доля всего этого совершенно непонятна, не говоря уже о том, что не представляет интереса ни для кого, кроме, возможно, психиатра. Одно время я знал Ван дер Валька довольно близко и был знаком с этой привычкой вставлять сведения личного характера в рабочие записи. Справедливости ради следует отметить, что его письменные рапорты были образцом concision (consicion?[64]) и четкости, однако эти записи являют собой сумбур, разобраться в котором, вероятно, было бы не под силу никому, кроме него самого. Отсюда следует вывод, что если только нас не интересует, что он нуждался в стрижке 4 января или тот факт, что его жена имеет достойную сожаления привычку выдавливать тюбик с зубной пастой сверху (вся эта фраза была вычеркнута, как ничем не оправданное проявление сарказма), вряд ли мы найдем здесь что-нибудь представляющее важность для проводимого расследования».