Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

Редкие ночные прохожие косились на нее, затянутую в черный льняной костюм, с косынкой на голове и в темных очках. Время от времени женщина закрывала ладонями уши, чтобы заглушить голос, зовущий ее по имени, с невыносимой тоской и мукой. Она не вернулась тогда на его зов, отказав ему в такой малости, и теперь от собственной жестокости ее начинало тошнить. С того рокового дня, когда она чуть не потеряла мужа, сама едва не рассталась с жизнью и совершила непоправимую ошибку, оставив умирать в одиночестве человека, который ее любил, этот страдающий голос преследовал ее.

Сэр Реджинальд ошибся. Паломничество, совершенное по его совету, вовсе не принесло ей успокоения. Она поехала в Булонский лес и постояла на берегу пруда… «Хотите покататься на лодке, Катрин?» «Я не умею плавать». «Это совершенно безопасно. Я отлично умею грести». Она отправилась в ресторан «L’entracte» близ Пале Гарнье и заказала стейк. «Если б меня ждала женщина, которую я люблю, и которая любит меня — она услышала его мечтательный голос. — Но вы же не будете меня ждать, я прав, Катрин?» Стейк остался на тарелке нетронутым, к немалому изумлению официанта.

Катрин была близка к тому, чтобы сдаться. Но не сдалась. Она отправилась на улицу Скриб. Ей удалось войти в подъезд османовского дома, тот самый, в rez — de — chaussée[313] которого находилась химчистка, где сводили пятно от красного вина с ее любимой юбки, а в пустой мансарде, завернувшись в пальто, она пила пино гри в компании спецагента ФБР. Консьержка любезно сообщила, что мансарда сдается, и выдала ей ключ. Катрин поднялась на последний этаж и зашла в студию. Вот здесь она сидела на высоком барном табурете, и Джош Нантвич вытаскивал шпильки из ее волос. Шпильки сыпались на пол с легким стуком. «Мне кажется, что я люблю вас всю жизнь». «Вы сочли меня легкой добычей? Решили — легла под Рыкова, лягу и под вас?» «Не говоря о том, что вы не оставили мне никакой надежды, ваше обвинение вбило последний гвоздь в мой гроб».

Как бы все сложилось, скажи она ему «Да»? Сознался бы он ей сразу, что никакой он не агент?.. Скорее всего, нет — ведь тогда б она его просто убила. Или себя. Но тогда, чувствуя дрожь в подгибающихся коленях, она призвала все свое благоразумие и проявила максимальную сдержанность. «Холодное вино для холодной дамы». Она сбежала из мансарды тогда. Она, не помня себя от отчаяния, убежала оттуда вновь, кинув изумленной консьержке ключ.

Да возможно ли так любить?.. Быть отвергнутым вновь и вновь — и продолжать любить — неистово и беспощадно, так, что даже после его смерти она продолжает ощущать эту любовь всем существом, его голос звучит в ее голове, не замолкая, не давая ей спать, перекрывая дыхание. Тогда, в Серебряном бору, как о последней милости, он молил избавить его от мучений, и в этом тоже она ему отказала, толкнув на смертный грех — на самоубийство. Она уже не могла плакать — все слезы были выплаканы давно и теперь только волны тошноты от отвращения и ненависти к себе подступали к горлу. Даже мысли о маленьком сыне, оставленном ею в Лондоне на попечение матери и няни, не могли вырвать ее из отчаяния и безнадежности. Так может, ему, такому маленькому и невинному, будет лучше без жестокосердной и подлой матери? Без матери, вокруг которой только слезы и смерть? Сколько человек уже погибло из-за нее? Может быть, стоит подвести итог этому мортальному списку?..

Он увидел, как женщина на другой стороне моста открыла сумочку и достала из нее записную книжку и ручку. Она в задумчивости грызла колпачок, потом написала несколько слов, но не стала убирать книжку обратно в сумку, а просто положила ее на лавку. Потом поднялась, сдернула с лица солнечные очки. Встала на лавку и, не медля ни секунды, перемахнула через парапет, и только всплеск воды последовал за этим.

«Твою мать!» — он нажал на газ и через мгновение уже был напротив каменной скамейки. Он сорвал с себя шлем и куртку за те секунды, которые ему понадобились, чтобы в два прыжка достичь парапета и броситься в черную воду, поверхность которой была уже спокойной и тихой.

Октябрьская Сена приняла его в стылые объятия. Последний вздох, который он сделал, прежде чем оттолкнуться от парапета моста, застрял в груди куском льда. Высокие сапоги наполнились водой мгновенно и стали тянуть вниз, подобно колодкам. Он медленно погружался на дно. Ничего не было видно — ему только и оставалось, что шарить вокруг себя руками — только вместо человеческого тела, он все время наталкивался на какую-то дрянь — железную арматуру, подгнившее дерево и заросли склизких водорослей. Но наконец, его левая рука коснулась чего-то, на ощупь похожего на ткань, и он инстинктивно сжал пальцы на этой ткани. С трудом отталкиваясь чугунными ногами, он пытался прорваться наверх, к воздуху и мутному свету электрических фонарей, но то, что он зацепил на дне, тянуло его вниз. Еще немного, и он вот-вот потеряет сознание — но именно в тот момент, когда он был готов сдаться и разжать пальцы, поверхность воды словно раздвинулась по чьему-то мановению, и живительный воздух ворвался в его горло, растапливая льдину в груди. Он вытянул на поверхность и свою добычу — оказалось, что он держит ее за полу узкого жакета, а ее голова еще находится под водой. И ему пришлось применить всю ловкость, чтобы перехватить женщину — сначала за талию, а потом, недолго думая, он ухватил ее за волосы — вернее за косу, выбившуюся из тугого узла, в который она была заколота еще несколько минут назад. Так, за косу он и выволок ее на берег — прямо под мост Неф.

Она не дышала — губы были синие и, когда он приложил пальцы к ее шее, то не ощутил ни малейшего биения. Нет, он не позволит ей уйти так просто. Он должен отнять ее у смерти, вновь заставить биться ее страдающее сердце. Приникнув к ее мертвому рту, он вдыхал в него свою жизнь, давил с силой ей на грудь, приговаривая: «Ну, давай, давай, мать твою!». Сколько он бился над ее бездыханным телом? Сколько бесконечных мгновений пролетело, прежде чем изо рта ее выплеснулся фонтанчик мутной воды и она зашлась в кашле? Он с облегчением смотрел, как она содрогается, и постепенно дыхание ее восстанавливалось, а взгляд пустых глаз прояснялся. Наконец, ей удалось сконцентрироваться на незваном спасителе — он сидел рядом, к ней спиной — мокрый до нитки, голый по пояс и выжимал черную байкерскую футболку.

— Ты кто? — услышал он ее хриплый голос по-русски.

— Je ne compends pas…

— Qui vous etês?[314]

— Où est la difference?[315] And speak English, your French is not perfect, you know[316].

— Будьте прокляты! — она затряслась. — Кто вас просил?

— Меня не надо просить. Я всегда делаю только то, что хочу.

— Будьте вы прокляты! — она отвернулась от него и, уткнувшись лицом в песок, зарыдала. — Я не хочу жить и это мое право.