Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Мне так жаль Анна, так жаль, — директор Жоэль горестно вздыхал. — Кто бы мог подумать… Кто бы мог подумать. Такой молодой… Такой талантливый…

— Хватит, раскудахтался, — раздался скрипучий голос из глубокого кресла. Там, словно королева на троне, восседала Иветт Шовире[318]. Анне та иногда казалась местным привидением, «Призраком Оперы» — так как бывшая этуаль всегда оказывалась там, где ее, мягко говоря, не ждали. Любимая ученица Лифаря[319], она все еще считала Пале Гарнье своим домом, а себя — его хозяйкой, пусть и на пенсии.

— Вы, мадам, как всегда, жестокосердны, — поморщился мсье Жоэль.

— Жестокосердна? — прошипела Иветт. — Да я просто ангел по сравнению с мерзавцем, отправившего на смерть ту бедняжку. Как ее звали?

— Сесиль Монтес, — вздохнул директор.

— Вот, вот! Я помню ее деда, он танцевал во втором составе аккурат после Освобождения — Габриэль Монтес, правда, звезд с неба не хватал…

— В любом случае, Борис Левицкий не заслужил того, что с ним произошло, — перебил ее директор Жоэль, по опыту зная, что если не остановить престарелую этуаль сейчас, то воспоминания затянуться надолго. — Он сильно пострадал.

— Легко отделался, — цинично отрезала Иветт. — Кстати, почему он уехал? — По контракту, он имел право лечиться за счет Оперы.

— Я был уверен, что нам грозит миллионный иск, — пробормотал мсье Жоэль. — Но, как ни странно, он просто уехал. Заявил, что хочет лечиться в Москве.

— Будь уверен, он неплохо ободрал страховую компанию, — фыркнула старая этуаль. — Он еврей, и своего не упустит.

— Попрошу без антисемитских высказываний в моем кабинете! — с раздражением потребовал директор, но Иветт отмахнулась от него, как от мухи, и обратилась к Анне:

— А вы что думаете, милочка?

Анну покоробило подобное обращение, но поскольку старость она уважала, то осаживать Иветт не стала. «Будем считать, что мадам Шовире чуток выжила из ума», — сказала она себе, а вслух произнесла:

— Если вы спрашиваете, что я думаю о Борисе, то он лучший партнер, с каким я когда-либо танцевала.

— Ах, ах, — закатила глаза старуха. — Впрочем, действительно, он был довольно хорош.

— Что значит — был? — удивилась Анна. — Он жив, относительно здоров. Оправится окончательно через пару месяцев и вернется в московский театр.

— Вы в самом деле полагаете, что для него все будет по-прежнему? — хмыкнула мадам Шовире, — Да полноте! Ни один приличный театр не предложит ему ангажемента!

— Почему?! — ахнула Анна.

— Да потому что он теперь навсегда — премьер, которого вышибли из Парижской Оперы! — дребезжаще засмеялась Иветт.

— Его никто не вышибал, — возразила Анна, но тут ей возразил сам мсье Жоэль:

— Дело в том, моя дорогая Анна, что в вашем мире…

— А именно — в мире балетных, — поправила его старая этуаль.

— Да, да… Сплетни и слухи в вашем мире возникают ниоткуда и распространяются мгновенно. Лучше вам не знать, что балетная молва ему приписывает…

— Что?..

— Например, организацию покушения на самого себя, — хмыкнула Иветт.

— Зачем ему это? — Анна никак не предполагала, что ее приказ Борису покинуть Париж окажется камнем, пустившим по балетной воде такие невероятные круги.

— В целях саморекламы, — пояснил директор Жоэль.

— Но это же несерьезно, — Анна покачала головой.

— Не уверен, не уверен, — в задумчивости директор постукивал карандашом по кожаному бювару. — Все очень странно.

— Странно? — воскликнула Иветт. — Нарушение контракта без объективных причин — вот что странно! И что может быть хуже?

«Уж может быть, поверь мне, — про себя заметила Анна. — Даже представить себе не можешь, насколько хуже».

Но спорить не стала.

— Что же теперь, мсье директор? — поинтересовалась Анна. — Кто будет танцевать вместо Левицкого? Два спектакля уже отменили, а что дальше?

— Я как раз ожидаю прибытия нового Колена, — директор бросил обеспокоенный взгляд на старинные часы в стиле Третьей империи. — Что-то он запаздывает.

— Кто он? — с любопытством спросила Анна. — Я его знаю?

— Я его знаю — этого вполне достаточно, — продолжала высокомерно скрипеть мадам Шовире из своего угла.

— Положим, танцевать-то мне, а не вам, мадам, — здраво заметила Анна.

— Вполне справедливо, — кивнул мсье Жоэль. — Я, полагаю, дорогая Анна, вы останетесь вполне довольны.

— Главное, чтобы остался доволен Этьен, — продемонстрировала всю вставную челюсть Иветт, и Анна не смогла не согласиться — недовольный Этьен Горо, главный балетмейстер — совершенно невыносимое явление…

По селектору раздался голос секретаря: — Пришел тот, кого вы ждали, мсье директор.

— Пусть войдет!

– ¡Buenas tardes![320] — на пороге кабинета появилась невысокая, сухощавая фигура. — Здравствуйте, сеньор директор, здравствуйте, дамы!

Мужчина стоял против света, но от звука его голоса Анну дернуло током, а когда он сделал шаг вперед, то у Анны потемнело в глазах.

— Мсье Кортес! — словно из преисподней услышала она голос мсье Жоэля. — Рады приветствовать вас в Opera de Paris!

Директор вышел из-за стола и поспешил к гостю: — ¡Buenas tardes! С мадам Шовире вы уже знакомы, позвольте представить вам мадам Королеву, нашу этуаль!

Туман перед глазами рассеиваться не собирался, и Анна автоматически протянула безжизненную руку.

— Enchanté[321], — горячие сухие губы коснулись ее ладони. — Анна, я мечтал о работе с вами…

— Дорогая Анна, позвольте представить вам Маноло Кортеса — премьера балетной труппы Ковент-гарден. Он любезно согласился выручить нас на ближайшие несколько спектаклей, и, если сложится, готов подписать с нами контракт, после истечения контракта с лондонским театром.

— Ma.. Ma… Маноло?.. — еле выдавила Анна, — ¿Como esta usted?[322] Как дались ей эти несколько слов, она сама не понимала — язык словно задеревенел. Мужчина перед ней был до жути похож на Мигеля — ее бывшего друга, ее бывшего любовника — которого она пристрелила два года назад в коттедже в Серебряном бору. И убийство которого взял на себя Олег Рыков. Смуглое лицо, пламенные темные глаза под широкими черными бровями, тонкие черты лица. И та же легкость и стать — Мигель не был балетным танцовщиком, но был несравненным тангеро[323].