Селянин - Altupi

В зале он ещё раз остановился возле кресла, взял из блока пачку сигарет.

На улице что-то неуловимо изменилось. Стало темнее. Прибавилось звуков — лягушки устроили вечернюю спевку на реке, и совсем рядом глухо звякал металл о металл.

Кирилл ускорил шаг, сожалея, что заболтался и вынудил Егора одного заниматься колёсами.

— Прости, — сказал он, выходя на поляну, — с мамой твоей разговаривал.

Егор обернулся и снова вернулся к делу. Он сидел на корточках, спиной к нему, и монтировкой разбортировал колесо. Рядом на траве лежал молоток. Кирилл понял, что за металлические звуки он слышал. Два других колеса тоже лежали на траве, но уже в разобранном виде — диски, покрышки и спущенные камеры отдельно. Ловко же Егор управляется!

— Тебе помочь? — Кирилл обошёл последнее колесо и встал напротив Рахманова, готовый подключиться к работе. — Только ты говори, что делать, а то я полный профан.

— Хорошо. Возьми камеру… место прокола там видно… на столе «наждачка»… слегка зачисти его и протри бензином. И со второй камерой так же. Потом вырежи кругляши из сырой резины, небольшие. Ножницы тоже на столе.

На столе вообще лежал раскрытый старый чёрный «дипломат» с инструментами. Кирилл с тоской взглянул на него и отправился выполнять требуемое. Вроде бы ничего сложного, надо только приложить немного терпения и сноровки.

Кирилл взял тощую камеру, сел за стол, повертел. Прокол нашёл быстро — суки огромным гвоздём, что ли, проткнули? Он вздохнул, достал из «дипломата» кусок мелкой наждачной бумаги и приступил.

— А Андрюха где? — спросил он у Егора, когда тот разбортировал третье колесо и принёс ему камеру.

— За коровой пошёл.

Ага, понятно.

— Поручил брату, чтобы на мои проблемы время выделить?

— Нет, сегодня его очередь, — ответил Егор и ушёл с поляны. Вернулся буквально через несколько секунд с видавшей виды камерой в руках, вроде мотоциклетной. Приблизился к столу, взял ножницы и стал вырезать. В его присутствии Кирилл работал тщательнее.

Несколько минут, в течение которых Кирилл думал, как бы завести разговор, прошли в тишине. Потом Калякин спросил о том, что у него болело:

— Ты ведь разрешишь мне остаться?

Конечно, он хотел бы спросить иначе: «Я тебе нравлюсь? Что ты чувствуешь ко мне? Тебе понравился наш секс — не первый, а вчерашний? Что нужно, чтобы ты полюбил меня?» Да только с Егором, если хочешь добиться ответа, надо разговаривать осторожно, будто внутри у него установлен предохранитель, блокирующий внешние системы при малейшей попытке добраться до мыслей.

— Оставайся.

Метод осторожности сработал, аллилуйя!

Ободрённый успехом, Кирилл задал второй вопрос:

— Это означает, что мы вместе? Как пара?

На этот раз Егор не ответил. То есть не ответил словами, продолжая заниматься латками из покрышки, шкурить их, а вот взгляд его сказал, что пары из них нет, но они могут ею когда-нибудь стать.

— Егор, ты меня до сих пор опасаешься? Ты не видишь, что я изменился? — голос Кирилла вопреки его воле задрожал от волнения. Дрожь от гортани распространилась по всему телу. Ответы на эти вопросы для него были слишком важны. Но их пришлось ждать долго, так что Кирилл потерял надежду, что их вообще получит. Егор взял кругляш сырой резины, заплатку и покрышку и зарядил всё под пресс вулканизатора. Не спеша поставил конструкцию на траву, налил бензин, поджёг. Бензин, сгорая, зачадил, едкий запах наполнил воздух.

Егор вернулся к столу, сел, чуть сдвинул «дипломат», чтобы было куда поставить локти.

— Вижу. Но люди редко меняются в лучшую сторону, Кирилл.

Не успел Кирилл порадоваться первому ответу, как его словно обухом пришибло уточнение. Да, он сам считал, что негодяй никогда не станет святым, как хуилой родился, так хуилой и помрёшь, только о себе-то он точно знал, что всё наоборот, как исключение из правил! Всё в Кирилле кричало возмутиться, начать доказывать с пеной у рта, сыпать обидами на несправедливость, да только этот путь вёл в тупик.

Однако обида и унижение, которые он не смог скрыть до конца, вылились в новый вопрос, произнесённый с ещё большей дрожью, практически с подкатывающимися слезами:

— Зачем же ты вчера принял меня в свой дом? Если ты подумал, что я упал перед тобой на колени с целью очередной подъёбки, почему не прогнал меня?

— Потому что ты не упал на колени, а опустился, — спокойно пояснил Егор. — И в этом не было ни грамма заносчивости. В этом было больше мужества, чем во всех твоих «геройских» наездах на тихого парня. Такому, как ты, надо пересилить трусость, переломить себя, чтобы опуститься перед пидором на колени. На глазах у друзей. Толпой всегда ведь легче мыслить и нападать? А вчера ты вычленил себя из толпы. Даже противопоставил себя толпе.

Речь была беспрецедентно длинной и, как всегда, обстоятельной — всё чётко, по полочкам. Кирилл слушал, опустив глаза и неосознанно похрустывая суставами пальцев. Ему не просто аргументированно выдали мотив, а через глубокий анализ его поведения дали понять, что это был осознанный выбор, сделанный на основе названных выводов. Вроде бы отзыв был положительным, местами льстящим, но Кириллу с каждым словом становилось не по себе, осознание, что ещё два дня назад он был дерьмовым человеком, придавливало к земле свинцовой тяжестью.

Кириллу потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Он кусал костяшки пальцев и думал. Егор тем временем встал, вытащил камеру из вулканизатора, проверил прочность латки и поставил заклеиваться вторую камеру. Вонь сгорающего бензина вновь достигла ноздрей. За деревьями замычала корова, возвращавшаяся с юным пастушком.

— Егор… — Кирилл облизал губы. — Наверное, ты всё правильно понял. Я не задумывался, что делал. Я просто понял, что не могу без тебя жить, пришёл и попросил не прогонять меня. И всё. Смелость, трусость — я не помню. Я не думал об этом. Я даже плохо помню, как шёл сюда. Ночью уроды эти приехали, Пашка… Мы бухали почти до утра, они всё расспрашивали, чпокнул ли я тебя… А накануне я тебя оскорбил… Извини, я не умею правильно выражать свои мысли. Короче, мне утром тошно стало от них, от себя. Я думал, умру, если не увижу тебя… Мне пиздец, короче, как плохо было… Люблю тебя больше себя…

Кирилл совсем растерял способность связно выражать мысли, вчерашнее ужасное состояние гнетущей неопределённости снова навалилось на него,