Селянин - Altupi

хотя сегодня в самом главном вопросе — будут ли они вместе? — имелась вполне определённая, обнадёживающая ясность. Он отвернулся, уткнулся носом в сцепленные в замок пальцы, кадык ходил туда-сюда, в глазах появилась резь. Как смотрел на него сейчас Егор, вернувшийся за стол, и смотрел ли, ему было неведомо.

— Кирилл… — после паузы, наконец, произнёс Егор и… не продолжил то, что собирался за этим сказать. Замолчал, будто и слетевшего с его губ имени было много и зря. Будто он осадил себя от внезапного порыва открыться. Когда Калякин повернул к нему голову, тот уже опустил свою и закрылся.

Трудный-трудный путь, набираясь терпения, напомнил себе Кирилл — склеить разбитое хуесосом Виталиком сердце. Блять, выдержит ли он? Обладать бы красноречием и даром убедительности, как депутаты перед выборами… Надо постараться, ведь он сын своего отца, а у того талант ездить по ушам электорату.

— Егор, — Кирилл коснулся кончиков пальцев его левой руки, потом переплёл их пальцы, — ты же чувствуешь что-то ко мне? Что-то тёплое? Симпатию, типа. Ко мне, изменившемуся. Иначе… я ведь помню, что первоначальное быдло-меня ты бы под дулом пистолета трахать не стал, — он усмехнулся, разбавил тяжесть разговора ноткой шутливости. — И верю в этом тебе: ты — парень-кремень, слова на ветер не бросаешь. Но прошлой ночью я… очень даже хорошо ощущал в себе твой твёрдый болт. Так что ты попался с поличным, Егор.

Их пальцы во время этого блестящего, будто речь прокурора, приведения доказательств оставались переплетёнными. Кирилл легонько сжимал руку Егора и при этом вполне реально чувствовал, что и его руку так же нежно сжимают. Это не было игрой воображения, а, конечно, являлось подтверждением его правоты. Просто Рахманов не всё говорит вслух.

Егор вытащил пальцы из живого «замка» и, когда Калякин подавленно взглянул на него, успокоил, кивнув на чадящий вулканизатор. Огонь в нём горел, чёрный дым стелился по земле. Занятый тревожными мыслями, Кирилл совсем про него забыл, а к удушливому запаху давно принюхался.

Рахманов присел на корточки, вылил на траву остатки бензина из раскалённой чаши вместе с огнём, дал две минуты остыть и аккуратно стал разбирать пресс и осматривать круглую латку на камере. Он опять взял себе время на обдумывание, взвешивание «за» и «против». Кириллу пришлось принять такой расклад, хотя томление в груди усиливалось, неуверенность в результате заставляла зубы стучать как на пятиградусном морозе. С лавки никуда не двигался, на подсознательном уровне понимая, что лезть и помогать его не просили, даже наоборот — просили не мешать, не путать ход мыслей. Он просто сидел и смотрел, как Егор умело управляется с вулканизатором, как гибко его тело, как непослушны волосы и сосредоточен взгляд. Отгоняя комаров, мечтал, чтобы быстрее наступила ночь, и они снова оказались голыми на одной узкой кровати.

Рахманов приладил третью, последнюю камеру, плеснул бензин, чиркнул спичкой. Огонь взвился над закопчённой чашей, источая зловонный дым. Егор дождался, пока пламя станет ровным, и вернулся на лавочку, положил локти на стол — он созрел для продолжения разговора.

— Кирилл, я… я… — начинать всё равно оказалось сложно. — Кирилл, я уже говорил… что в моей жизни нет места неожиданностям. — Егор мотнул головой, как бы извиняясь за то, что обстоятельства сильнее него.

— Говорил. Уже третий раз говоришь! — с раздражением подтвердил Калякин, удерживаясь от того, чтобы хлопнуть ладонью по столу. — Но ни разу не сказал, что это за неожиданности. Понятно, что они связаны с необходимостью жить в деревне, но при чём тут ты и я? Я тебя не зову уехать из деревни, готов помогать. О каких неожиданностях ты говоришь?

— Сколько это продлится, Кирилл?

Кирилл вылупился на него, словно не понимая. Но он понимал, вопрос просто сам вырвался в приступе несдержанного возмущения:

— Что продлится?

— Очень скоро тебе наскучит деревня. Здесь нет привычных тебе развлечений, здесь надо работать. Ты примчался сюда из-за меня, увлёкся, но я не могу уделять тебе много времени… даже если хочу. Я целый день занят. Зимой, конечно, поменьше дел. Это сейчас ты в эйфории, готов на всё, а через месяц тебя снова затошнит от однообразия и скуки. И ты уедешь под предлогом начала семестра или вообще без предлога. Вольёшься в старую компанию, где много секса, алкоголя, травки…

Как только Егор умолк, сжав красивые широкие губы, Кирилл открыл рот, чтобы опровергнуть, да вовремя прикусил язык. Поспешность говорит об отсутствии ума. А Егор не хотел его оскорбить или унизить, он сам был не рад своим словам. Они были продиктованы здравым рассудком, а не шли от сердца. Желания сердца снова отходили на второй план перед суровыми реалиями. Кирилл отбросил беспечность, с которой всегда смотрел на мир, и перед ним предстала действительность без розовой дымки. Вот и мать с отцом утверждали, что блажь отшельничества скоро пройдёт, и его потянет к праздному времяпрепровождению.

Калякин пока ничего не сказал на этот счёт. Сунул руку в карман. Смотреть на Егора было совестно из-за того, что он действительно такой ненадёжный, распущенный и не внушающий доверия.

— А неожиданности? — спросил он мягко. — Ты боишься, что влюбишься в меня, а я уеду, не помахав ручкой, и разобью тебе сердце? — Он чуть было не приплёл Виталика.

— Да, этого не хочу допустить. Я не могу позволить себе тратить силы на борьбу с депрессией, мне некогда страдать, мне надо поддерживать жизнь моей семьи, у меня только на это остались силы.

Кирилл кивнул. Добавить было нечего. Ну, то есть он мог сказать ещё много чего в свою защиту, уговаривать, убеждать, стоять на коленях. Сердечная броня Егора крепка, выкована его убеждениями за годы одиночества. Он её не снимет, «даже если хочет». Теперь оставалось только встать и уйти, уехать. Насильно мил не будешь.

Кирилл вздохнул, вынул из кармана запаянную в прозрачный полиэтилен пачку сигарет, положил на стол.

— Вот, я не курю со вчерашнего утра, даже не тянет. Так же и с клубами, девками. Друзья эти… ты сам видел, что это за друзья, — Калякин указал на разбортированные колёса, поморщился. — Не хочу возвращаться в город. Вообще к людям не хочу. Ненавижу их. Я в Островок приехал… сколько, месяц назад? Думал: что за тухлое место? И первый абориген, которого я увидел, был ты. Я тебя за бабу принял, за хозяйку коттеджа. Из-за волос. А потом мы встретились