Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

Впрочем, на этот раз он не впадает в отчаяние. Нынче в его проворных руках государственные дела такой важности, что их исполнение уже не зависит от воли и прихоти королей. Прежний король, новый король – не всё ли равно. Не тому, так другому от него не уйти. Надобно лишь оглядеться и кстати ввязаться в ту политическую игру, которая затевается чуть ли не возле ещё не остывшего трупа, как извечно приключается при перемене правления.

Все с негодованием и боязнью, кто исключительно за себя, кто за себя и за будущее страны, ожидают если не решительных, то хотя бы каких-нибудь перемен. Ожидают, конечно, напрасно. Новый король тихо грустит в одиночестве неизбежного карантина и не способен решать ничего, склонный по темпераменту, по неумелому воспитанию и по благоприобретенным глупым привычкам, бесцельно, бесприютно топтаться на месте. В эти темные дни совет ему могут подать только три его престарелые тетки, Аделаида, Виктория и Софи. Могут, однако известно, что собственным умом они не в состоянии предложить никакого совета. Только Сартин, каким-то чудом прорвав ограждение карантина, добивается краткой аудиенции с новым монархом, в тайной надежде повлиять на решения, по мнению многих умных людей неизбежные. Людовик ХV1, всегда искренне расположенный делать добро, инертен в мыслях, инертен в поступках, глядит тупо, на вопрос о судьбе прежних министров, презираемых и ненавидимых большинством населения, вяло мямлит:

– Я знаю, что они хорошо делают свое дело, но…

С одним этим поразительным «но» Сартину, генерал-лейтенанту полиции, и приходится удалиться, после чего Сартину ничего не остается, как по закоренелой привычке пуститься в интриги, чтобы по меньшей мере сохранить свою громадную власть, а при удаче ещё увеличить её.

Что для Сартина было бы желательным больше всего? Несомненно, Сартину больше всего подходило бы возвращение герцога де Шуазеля, его давнего партнера по сплетению многих интриг в политике внешней и внутренней, направленных на спасение Франции. Шуазель давно всем известен, и во Франции и в Европе, как человек действительно государственного ума, какого не наблюдается ни у одного из его современников, с громадным политическим опытом, с громадным авторитетом в среде оппозиции и в среде европейских политиков. Мало кто сомневается из умеющих оценивать такого рода достоинства, что именно Шуазель имеет едва ли больше прав на роль кучера Европы, чем Кауниц, как над известным австрийским министром однажды посмеялась Екатерина Великая.

В самом деле, в эти переломные годы именно Шуазель, с его изобретательностью, с его дипломатической изворотливостью, с его непрестанными хлопотами о величии Франции, может ещё удержать монархическую систему правления от опасного скольжения вниз. И как будто все шансы на стороне Шуазеля, наставника и сподвижника, руководителя всех дипломатических игр, в которых на протяжении многих лет неизменно участвует Пьер Огюстен. Шуазеля не может не поддержать оппозиция, уже довольно обширная, чтобы не опасаться её, исключительно либеральная, готовая провести ряд благоразумных реформ, однако не помышляющая о бунте даже во сне, обстоятельство прямо бесценное для нового короля. Много важнее, что Шуазеля готова всеми средствами продвигать Мария Антуанетта, не позабывшая, кому она обязана самым блистательным троном Европы. К Шуазелю должна быть благосклонна и Мария Терезия, её мать. Во-первых, из чувства благодарности прежде всего за счастливое устройство вполне посредственной дочки. Во-вторых, за упрочение союза между Францией и Австрией, без которого Австрия может быть пожрана прожорливой Пруссией. Наконец, в-третьих, за невмешательство в дела Польши, когда её делили три государства, при активном участии её сына императора Франца, при попустительстве самой Марии Терезии.

Как ни странно, против Шуазеля настроен только один бестолковый король, притом, себе на беду, исключительно по личным мотивам, в политике недопустимым, к тому же по мотивам довольно смешным. Видите ли, когда-то очень давно Шуазель имел смелость ответить его отцу, тогда наследному принцу, который, как все Бурбоны этого века, нес чепуху, в знак возмущения отходившему от него:

– Мсье, вы меня покидаете, но я ещё должен сказать вам, что, хотя имею несчастье быть вашим подданным, вашим лакеем я никогда не буду.

Фраза отчетливая, неглупая, хотя неуместная, и вот за одну эту неосторожную фразу слабохарактерный сын с упрямством осла мстит отставному министру, отвергает единственного достойного деятеля во всем его окружении и, не в силах предвидеть страшных последствий, тупо твердит:

– Кто угодно, только не Шуазель.

Поразительно, как быстро бесталанного упрямца ловят на слове и подсылают тетку Аделаиду. Представьте, именно ей оскорбленный папаша нового короля доверил список людей, на которых мог бы положиться в будущем сын. И сын, лишенный самостоятельности суждения, серьезно принимается рассматривать этот липовый список, не задумываясь над тем обстоятельством, что папаша уже девять лет как оставил сей бренный мир, к тому же мог впасть в грех ошибки.

И действительно, из пресловутого списка приходится вычеркнуть чуть ли не всех: кто успел за девять лет помереть, кто успел за это же время столько нагадить, что стыдно о нем вспоминать. Как ни странно, в списке остается двое давно отставленных стариков, мало чем примечательных, кроме запредельного возраста: и тому и другому вот-вот стукнет семьдесят пять. Эти двое: Морепа и Машо.

Остается невыясненным, какая именно муха в этот момент укусила нового короля, но Людовик ХV1избирает Машо, подписывает указ и отправляет гонца кликнуть отставного министра финансов на царство.

Тут какая-то другая муха жужжит в ухо Аделаиде, что это ошибка, что Машо упрям ещё хуже осла, что уж лучше призвать Морепа, поскольку этот замшелый старец неглуп и покладист, единственно оттого, что ему решительно на всё наплевать.

Аделаида бросается в кабинет короля, и покорный чужой воле племянник как ни в чем не бывало, добросовестно следуя переменчивым указаниям тетки, возвращает с полдороги гонца, переписывает указ и призывает в Париж бывшего государственного секретаря Морепа.

Невзрачный, крошечного росточка, с простыми манерами, насмешник, любитель сарказмов, с чудовищной памятью, которая удерживает решительно всё, что ни запало в неё, с бездельным умом и властолюбием чрезвычайным, Морепа вновь на старости лет становится государственным секретарем. Таким образом, место главы кабинета остается вакантным, а его непригодность для серьезной государственной деятельности до того очевидна, что Париж тотчас облетают довольно ядовитого свойства стишки, из тех, что до сладострастия любит сам Морепа:

Морепа ловко запугивает герцога д’Эгийона, племянника своей горячо любимой супруги, советуя выйти в отставку, лицемерно уверив при этом, что не имеет на короля никакого влияния, и второго июня герцог д’Эгийон в самом деле собственной волей покидает свой пост, за что получает пятьсот тысяч ливров в подарок лично от короля.