Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше - Валерий Есенков

– Я хочу, чтобы завтра вы пришли ко мне. Я принадлежу к достаточно хорошему дому, чтобы подать пример Франции, как должно вести себя по отношению к такому великому гражданину, как вы!

После полуночи, чтобы не вызывать нежелательных пересудов, приезжает Сартин. Верный друг, компаньон по хлебным поставкам, соратник по кое-каким операциям тайной политики от души поздравляет его. Однако префект полиции, который как никто другой знает, что ничего ещё не окончено, что приговор может быть приведен в исполнение в любую минуту, и что отнятые права человека и гражданина ошельмованному преступнику может возвратить только король, шепчет на ухо, горячо обнимая:

– Мало быть ошельмованным, нужно проявить ещё скромность.

Верный друг просит его не появляться на людях, чтобы не дразнить перепуганных, но озлобленных судей, префект полиции прибавляет, точно торопясь извиниться:

– Если его величество изволит отдать приказ, я буду вынужден ему подчиниться.

Нетрудно понять, как тревожно у него на душе, когда исчезает толпа, расходятся гости и он остается один. Отчасти он, разумеется, победил, добившись осуждения Габриэль Гезман, урожденной Жамар, исключения из парламента Луи Валантена Гезмана де Тюрна и наказания тех, кто так бесславно и подло предал его, но только отчасти. Да, ему сохраняется жизнь, ему даруют свободу, однако при этом его делают трупом, отныне он даже хуже, чем труп: его превращают в ничто. Ему милостиво разрешают есть и дышать, однако лишают священного права зарабатывать на еду и питье, заключать сделки, ставить пьесы, занимать должности, вступать в брак, запрещают даже носить свое честное имя. О, разумеется, он может подать апелляцию его величеству королю, однако ему известно лучше других, что его апелляция не будет подписана, пока дряхлой рукой короля водит кошачья рука презренной мадам дю Барри.

Что может он предпринять?

Ход этих тягостных размышлений вдруг прерывает дребезжанье звонка у подъезда. Верный Гюден де ла Бренельри встречает внизу и затем вводит в его кабинет прелестную девушку. Ей девятнадцать лет. Она примерного поведения, из хорошей семьи. У неё смуглая кожа, черные волосы, с кесако в только что вошедшей в моду прическе. Она великолепно стройна. Её зовут Мари Терез Виллер Мавлаз. Она не столько чувственна, сколько рассудочна, но склонна к благородным порывам.

Смелым, восторженным взором глядит она в лицо человека, который перевернул вверх дном весь Париж, возбудил Францию, заставил говорить о себе всю Европу. Она решительным, недрогнувшим голосом просит одолжить ей свою арфу, ненадолго, на несколько дней.

Он отказывает, быть может, шутя и завязывает с ней разговор. Она остается, отказавшись от арфы, и слушает, как победителей слушают только благородные юные девы. Она приветствует его своим появлением, своей готовностью опозорить себя появлением в доме одинокого мужчины в столь поздний час. Он благодарен ей, как может быть благодарен лишь тот, кто только что всё потерял, даже право носить свое честное имя. Она вдруг дарит ему такое громадное счастье, какое редкая женщина в состоянии подарить. В разгар этого мятежного счастья, подаренного внезапно и от самого чистого сердца, не хочется покоряться самой жестокой судьбе, тем более не хочется умирать.

Три дня и три ночи благородная пара не выходит из дома. Очень возможно, что именно эта девушка, бесконечно влюбленная в его славу, самоотверженная, открытая, прямая в выражении своих возвышенных чувств, спасает его от мрака отчаяния. Эти дни, эти ночи насыщают его новой решимостью действовать. Он дает согласие на побег. Побег устраивают два принца, Линь и Конти. При явном попустительстве префекта полиции он мчится в дорожной карете вон из Парижа, вон из Франции и только в Генте делает краткую остановку.

В Генте он ведет себя очень странно. Он отправляет в Париж два письма, но для чего и кому? Первое адресовано его ближайшему другу генеральному откупщику, другое получает Лаборд, самый доверенный, самый любимый камердинер Людовика, с которым Пьер Огюстен тоже свел тесную дружбу. Оба письма явным образом предназначены для самого короля. В то и в другом Пьер Огюстен извещает, что следует в Лондон, что намеревается прожить в этой крайне враждебной французским интересам столице пять с половиной месяцев и что всё это время он проведет в полнейшем безмолвии и полнейшем забвении, как если бы его заточили в Бастилию.

При поверхностном взгляде на вещи эти добровольные обещания можно истолковать очень просто, к чему склоняются многие клеветники и почитатели Бомарше. Они рассуждают приблизительно так: законом срок апелляции на имя монарха определялся в шесть месяцев, вот расчетливый Пьер Огюстен и обещает всё отпущенное время молчать, а затем, в самом конце этого сакраментального срока, рассчитывает подать апелляцию в надежде на снисходительность и доброе расположение короля.

Однако именно простейшее и как будто очевиднейшее истолкование примечательных этих посланий вызывает сомнения. Собственно, о чем он обещает молчать? Отчего самый факт гробового молчания должен быть доведен до ушей короля? И главнейшее, отчего ему не подать апелляцию сразу, не дожидаясь истечения законом определенного срока, и уже следом за формальной бумагой уверять короля в своем полном смирении на то время, когда его прошение будет рассмотрено его королевским величеством? Такая последовательность была бы, кажется, намного логичней.

Тем не менее Пьер Огюстен поступает иначе. Явным образом переговоры ведутся о чем-то ином. В его письмах слышится какой-то темный намек. Он как будто указывает на нелепость того, что свершилось, он толкует о неразумии «выбрасывать из общества верноподданного, чьи таланты, возможно, могут быть употреблены с пользой на службе королю и государству». Он напрашивается на какую-то службу в обмен на благоприятную резолюцию на его апелляции? Но разве может быть в таком случае ничтожной цена? Разве тут можно отделаться каким-нибудь мелким посредничеством между королем и оклеветавшим его памфлетистом, как дружным хором уверяют биографы? И какие же услуги, находясь в Лондоне, он может оказать не одному королю, но и Франции? И о чем, в таком случае, с ним шептался пройдоха Сартин тем поздним вечером, когда предупреждал, что исполнит приказ короля? И почему он сломя голову мчится именно в Англию? Только ли потому, что может чувствовать себя вполне безопасным в этой относительно свободной стране? Ведь не менее свободной и безопасной для французского беглеца в те беспокойные времена была и Голландия?

Не потому ли избираются именно Британские острова, что Франция терпит очередное и, может быть, самое плачевное поражение в череде тех бесчисленных поражений, к которым приводит неразумная, прямо можно сказать, разгильдяйская политика чересчур женолюбивого короля?

Как ни поддерживает своекорыстная французская дипломатия Турцию против России, война между этими двумя восточными государствами подходит к концу. Турецкие армии вдребезги разбиты в Крыму, на северных берегах Черного моря и на Дунае, турецкий флот сожжен в Чесменской бухте, русские эскадры контролируют Архипелаг и всё левантийское побережье, восточная торговля Франции становится практически невозможной, Турция вынуждена начать переговоры с Россией, и как ни трудно продвигаются эти переговоры, они все-таки приближаются к неутешительному финалу. Уже невооруженным глазом видать, что разгромленной Турции придется пойти на слишком большие уступки и слишком большие потери. Уже любому и каждому ясно, что побитая Турция едва ли простит свое поражение Франции, которая её толкнула на эту войну, ведь Франция, посулив золотые горы на укрепление военной мощи союзницы, не сдержала большей части своих обещаний, поскольку в этой стране чуть ли не все наличные средства уходят в бездонную прорву мадам дю Барри.