Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Ты не смеешься?

— А ты сказал что-то смешное?

— То есть, ты допускаешь подобную возможность?

Бриджит пожала плечами: — В женской душе случаются странные выверты. Видимо, что-то произошло между вами… Такое, что перевесило твой… поступок. Что это было?

«Действительно — что? Прозрачный весенний день в Булонском лесу? Рвущий душу «Плач Дидоны» в Опера Гарнье? Страстный импульс, бросивший Катрин в объятия агента ФБР на улице Скриб? Нож в сердце вонючего гопника? Тяжесть гроба на плече? Гроба, в котором лежал трагически погибший друг? Жаркое пламя в глазах, не погасшее даже в мгновение смертельной опасности? О'Нил права — что-то произошло».

— А что потом?

— А потом я попал в плен, — и добавил обыденно: — И меня убили.

— Тебя изловила Паллада? — понимающе кивнула Бриджит. — Теперь все ясно. Но почему ты именно сейчас слетел с катушек?

— Потому что сегодня я был у Изабель, — Джош снова сделал несколько глотков из бутылки. — Их сиятельство приказали мне явиться.

— И что она от тебя хотела?

— Сообщила, что Катрин в Париже. И настойчиво рекомендовала увидеться с ней.

— Ей-то это зачем?

— Хороший вопрос, — его взгляд чуть прояснился, словно пробился лучик трезвого сознания сквозь муть хмельного бреда. — Сначала я подумал, она хочет от меня избавиться. Ведь если я нарушу договор, то мадам Перейра… то есть старая ворона… займется мной вплотную. Опомниться не успею — окажусь в тюряге. Но Изабель явно нужно еще что-то.

— Скорее всего. Если б она хотела от тебя избавиться, то просто приказала бы мне пристрелить тебя. Ты ж вне закона — кто б тебя искал? Всплыл бы где-нибудь в Аржантёй[304] неопознанный, объеденный рыбами труп.

— Как изысканно, — пьяно фыркнул Джош.

— Вполне в духе Изабель. Но сегодня она потребовала не спускать с тебя глаз.

Он нахмурился. — Даже так?

— Откровенность за откровенность, — чуть улыбнулась ирландка. — Неплохо бы узнать, что этой мерзавке надо.

— Зачем тебе?

— У меня с ней личные счеты, — зло уронила Бриджит. — Именно она сдала властям Гюстава Корбо — моего жениха. Его повесили.

— Полагаю, он был филантропом и благотворителем? — язвительно заметил Джош.

— Он был, как и я, боевиком ИРА, — Бриджит побледнела так, что даже веснушки, казалось, исчезли с ее лица. — Его разыскивала полиция трех стран и Интерпол.

— Какое совпадение, — засмеялся он. — Как и меня. Сколько на нем трупов?

— Я не позволю тебе насмехаться над его памятью, — голос Бриджит стал хриплым, почти мужским. — Еще одно слово в подобном тоне — и я…

— Дура, — перебил он ее. — Это я над собой насмехаюсь — разве ты не поняла?

— Уйми свое остроумие, в таком случае, — приказала ирландка, — а то Катрин твоя тебя не дождется.

— Ты плохо меня слушала? — взорвался Джош. — Она считает, что я умер!

— Если дела обстоят так, как ты изложил, — сухо отозвалась Бриджит, — она не перестает уповать.

— Уповать? — тихо переспросил он. — Ну и слово… Уповать на что?..

— Как — на что? На то, что ты жив. На то, что ты продолжаешь ее любить.

— Ты, правда, так думаешь? — его светлые брови сдвинулись, в пьяном голосе послышалась надежда — наивная и робкая.

— Найди ее, — серьезно посоветовала Бриджит. — Поговори с ней.

— Нет, — покачал он головой. — Это не нужно — ни мне, ни ей, — он попытался глотнуть еще виски, но бутылка оказалась пуста. — Shit![305] Там, за диваном, еще одна стоит, тащи!

— Может, хватит?.. — нерешительно начала Бриджит, но он дернулся, пытаясь встать, и рухнул на нее, обдав горячим пьяным дыханием. Она скривилась и спихнула его на пол: — Сиди! Принесу сама.

Пару минут она возилась, пытаясь просунуть руку в узкую щель за диваном и изловить еще одного Джека Дэниэлса, а тот все уворачивался…

— Вот, держи, — она протянула напарнику квадратную бутылку. Но он уже спал, опустив подбородок на грудь, и всхрапывал.

— Слава богу, — Бриджит сунула бутылку на прежнее место и потянулась за пледом. Развернув его, она прикрыла Джоша: — Спи! Тоже мне, jungen Werther[306].

Он что-то пробормотал.

— Что? Спи уже! — потребовала она.

Внезапно он схватил ее за плечи и притянул к себе. Совсем близко она увидела его сумасшедшие глаза — как ей показалось — совершенно белые, с черными точками сузившихся зрачков.

— Пусти! — закричала она, выдираясь из его рук. Но он держал крепко — его ладонь словно свела судорога.

— Пусти! — повторила она, уже тише. — Успокойся! Все хорошо.

— Зачем ты пришла? — отчеканил он абсолютно трезвым голосом.

— Я сейчас уйду, — торопливо пообещала она, но он сжал ее плечо еще сильнее. Бриджит в отчаянии взмолилась: — Джош… Джош… отпусти меня… пожалуйста…

— Что здесь происходит?!

— Бас! — с облегчением воскликнула ирландка. — Слава богу!

— Вы что, выжрали целую пинту Джека Дэниэлса? — Себастьян увидел на полу пустую бутылку.

— Это он, — Бриджит снова попыталась высвободиться. — Помоги же мне!

— Катрин! — зарычал Джош.

Да закончится ли когда-нибудь этот пьяный кошмар?.. Себастьян еле разжал сведенные пальцы американца. Бриджит с облегчением приподнялась — а Джош закрыл безумные глаза и снова что-то пробормотал.

— Катрин, — еле разобрала Бриджит. — Катрин… Не отворачивайся от меня… умоляю….

Начало марта 2013 года, где-то в России

«Ты мой любимый сынок», — голос матери прорывается сквозь плывущий в предутренней мгле сон. «Олежек, маленький мой!» Прикосновения нежных рук… Тепло материнской груди, к которой он прижимается всем телом… Запах Шанели, ее любимых духов… Он слышит голос отца: «Марина, оставь его, пускай спит». «Лева, он плачет, ему больно, ему плохо!..» «Ничего, просто кошмар приснился, погаси свет, и пойдем, я тебя жду». «Лева, я не оставлю его…» «Ты не сможешь быть всегда с ним, пусть приучается быть один». «Я не хочу, чтобы мой сынок был один, я никогда его не брошу. Мой мальчик должен вырасти счастливым». «Мамочка, мамочка моя!» Он всхлипывает во сне, а мир вокруг рушится, оползают стены уютного дома, очертания детской становятся зыбкими… «Сыночек мой…» Голос тонет в грохоте железа и тяжелых шагов: «А-а!!! Мразь, давай, мразь, вставай, поднимай свою чертову задницу!» Чьи-то грубые лапы его подхватывают и волокут прочь из темной камеры, по длинному коридору на улицу, на холод, невзирая на то, что на нем только джинсы и хлопковая рубашка, и бросают в липкую грязь, под дождем, и тот хлещет по телу — удары сотни хлыстов обрушиваются на него: «Мама, мамочка, больно». Только недавно затянувшаяся рана на животе горит нестерпимо и так же разрывается рубец на лице и, кажется, боль кончится, только когда он испустит дух. Удар по спине, потом по почкам: «Господи, за что…»