Последнее лето - Елена Арсеньева

«Плоды просвещения» Толстого, «Гедда Габлер» Ибсена, «Гроза»Островского, «Вишневый сад» Чехова, «Ревность» Арцибашева…

Шурка таращился в афишу, не видя ни строчки, ни слова.Прелестное лицо Тамары, ее глаза в окружении необычайно черных и пушистыхресниц, ее смоляная головка, ее улыбка, в которой Шурке всегда чудилось что-топечальное, – вот что было перед ним. И, словно беспощадные удары кулаком,били по этому прелестному лицу ненавидящие, грубые выкрики Марины: идиотка,дура…

«Боже, – мучительно размышлял Шурка, – они, Мопсяи ее поганые «товарищи», погубили Тамару. Погубят и меня! Зачем я связался сними? Идиот! Дурак! Это обо мне должна кричать Мопся… не о Тамаре, а обо мне!»

Неизвестно почему вдруг вспомнилось… Как-то раз на урокеистории его спросили о Семилетней войне. Шурка был к уроку совершенно не готов,он вообще терпеть не мог историю, вот химия – это да! – и смог ответитьтолько, что война эта длилась семь лет и была кровопролитна. На вопрос оСтолетней войне с важностью ответствовал, что длилась она сто лет и была такжекровопролитна. Холодно усмехаясь, преподаватель спросил его о Войне Алой иБелой розы. Шурка принял оскорбленный вид: «Вы можете поставить мне единицу, ноиздеваться над учениками – жестоко! При чем здесь цветы?!» Этот случай вошел ванналы гимназии, Шурка надолго оставался гордостью всех двоечников.

Еще он вспомнил, как бегал тушить пожар. Если в городечто-то горело, на каланче над острогом торжественно вывешивался черный шар,били в набат, господин полицмейстер, гоголем стоя в коляске, на тройке пегихлошадей мчался на пожар. Туда же бежали толпой и гимназисты – удержать их науроках было невозможно, никто и не пытался, учителя смирялись. Полицмейстерочень ценил помощь гимназистов, неизменно приказывал пожарным давать им бочку сводой и шлангами, гимназисты качали воду, тушили пламя, а потом получалиблагодарность от полицмейстера: «Молодцы, господа гимназисты!» Шурка приходилдомой мокрый, грязный, промерзший и… счастливый!

Выплыл вдруг из памяти и спор с отцом Философом,преподавателем Закона Божия:

– А вот скажите, батюшка, Илья-пророк взят на небоживым?

– А как же.

– И с конями?

– А как же. Ты это, отрок, к чему?

– Кони живые были?

– А как же? Они ведь везли Илью-пророка, значит, живые.

– Но если они взяты на небо живые, откуда там для ниховес?

Класс, затаив дыхание слушавший вопросы и ответы, радостнорегочет.

– Ересь! – добродушно посмеивается и отецФилософ. – Все это ересь неразумная. Отчего вас не интересует, где бралдля себя еду Илья-пророк?

– Ну, я думаю, в раю нашлись для него какие-нибудьнектар и амброзия, – еще улыбается Шурка, хотя уже чует подвох.

– Во-первых, вы ошиблись в меню, нектар и амброзиювкушали олимпийские боги. Но ладно, суть дела от этого не меняется, –машет рукой отец Философ. – Отчего же вы думаете, что Господь,позаботившийся о пище для праведников, пропустил мимо такую мелочь, как питаниеконей? Не считаете ли вы Господа нашего, Творца, Отца небесного, каким-то нерадивыминтендантом? Садитесь, отрок, ставлю вам единицу. И к следующему уроку попрошутрижды переписать «Апокалипсис». Для укрепления глаза, ума и души, отрок!

Бог знает, почему именно эти мгновения многотрудной и нестоль уж долгой Шуркиной жизни пришли сейчас ему на ум. Словно три бусинкирассыпавшейся низки выкатились. Да-да, почудилось ему вдруг, что вся жизнь его– самоцветное, еще не собранное до конца ожерелье. И оно внезапно сползло снитки, раскатилось, рассыпалось по углам… и не собрать его больше, и не нанизать…Никогда, никогда!

«Господи! – взмолился он истово, так, словно стоялколенопреклонен перед образами и бился лбом об пол до синяков и кровоподтеков,до гула в голове. – Господи! Сделай так, чтобы это был сон в моей жизни –Мопся, Павел, Виктор, Альмавива, Луженовский, Тамарочка, Мария Спиридонова… Какхорошо во сне: все белое, светлое, чистое! Или, Господи, сделай, чтобы язаболел, чтобы сломал ногу… и меня бы держали дома и не давали вставать, а темвременем всех бы этих «товарищей» арестовали и сослали в какой-нибудь Зерентуй,Нерчинск, Акатуй… Чем дальше, тем лучше! Господи, сделай так! Прямо сейчас!»

Шурка поднял глаза к небу. Серенькое такое весеннее небобыло над ним, с которого невесть что просыпаться может – снег или дождь, дождьили снег. Вот только о солнце бессмысленно мечтать… равно как и о милостиБожией.

Шурка медленно опустил глаза, незряче скользнул ими поафише.

«Плоды просвещения» Толстого, «Гедда Габлер» Ибсена, «Гроза»Островского, «Вишневый сад» Чехова, «Ревность» Арцибашева…

Нет, не слышит его Бог, не хочет он развеивать кошмары, атакже ломать ногу Шурке Русанову. Значит, придется идти к Салтыковым, придетсядокладывать Мопсе «об исполнении задания», придется влачить это страшноереволюционное иго…

Господи, да помоги же ты мне!!!

* * *

...

«Письмо Горького о полном его излечении от туберкулеза пометоду доктора Манухина вызвало в среде врачей-специалистов, присутствовавших всвое время на докладе доктора Манухина, скептическое отношение. Горький, говорятони, как туберкулезный больной, ничем от других больных не отличается и склоненподдаваться психологическому воздействию, как вообще все туберкулезные больные.Метод доктора Манухина ни с клинической, ни с экспериментальной точки зрения неподходит».

«Русское слово»

...

«Петроград. Как известно, массовые заболевания на фабрикахпродолжаются. Рабочие газеты сообщают, что среди рабочих ведется агитация в томсмысле, что отравления – дело рук социалистов. Якобы существует комитетотравителей и полиция даже напала на его след».

«Земщина»

...

«Москва. Окружной суд постановил уничтожить брошюру ЛьваТолстого «Не могу молчать».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

* * *

Как приходит весна? Великопостный звон, потемневший снег наулицах, капель с крыш… Потом звон траурный сменяется развеселым пасхальнымблаговестом. Потом мы привыкаем к весне и начинаем торопить ее – скорей былето!