Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

шпал, кусты придорожной посадки. И вдруг в окно летят ветки черемухи. Одна, другая, третья… Девчата подхватывают черемуху, а в это время в окне показывается довольная, улыбающаяся физиономия морячка. Он схватился рукой за раму и бежит рядом с вагоном. Подружки ахают. Морячок одним рывком переваливается в вагон и нахлобучивает бескозырку прямо на запутавшиеся в кудрях лепестки черемухи.

И снова поезд мчится, и снова по вагону гуляет ветер. Люди пригляделись друг к другу, разговорились.

И только теперь я обратил внимание на женщину, что сидит как раз напротив. У нее круглое детское лицо, широкий вздернутый нос, полные сухие губы. Серые глаза на фоне темной заветренной кожи кажутся выцветшими. Под платком видна граница загара, за которой белеют нежные маленькие уши с простенькими сережками. Ей, пожалуй, уже около тридцати, но во всем ее облике так и осталось что-то от подростка. Она сидит тихо всю дорогу. Поверх синего платья подвязан чистый белый передник в еще не распрямившихся складках. По этому переднику я догадываюсь, что она из дальнего глубинного села, где еще сохранился обычай по торжественным случаям подвязывать белый фартук. В этой одежде она походит на школьницу в форменном платье. Руки она держит под фартуком, положив ладони на колени. У ее ног стоит ивовая корзина, накрытая клетчатым платком.

Почему-то с ней никто не заговаривает. Она тоже молчит, порой прислушиваясь к словам, иногда задремывая.

Я смотрю на нее с сочувствием. Она такая неловкая, одинокая и какая-то безразличная ко всему.

На следующей станции вваливается шумная ватага сельских парней. Шелковые сорочки, пиджаки внапашку, сапоги начищены до зеркальной ясности. На звуки гармошки, как на магнит, пассажиры поворачивают головы. В вагоне становится шумно.

Я взглядываю на женщину в белом переднике Она сидит все так же тихо и думает о чем-то своем. Потом медленно высвобождает из-под фартука руки, тянется к корзине и открывает платок, рука шарит в глубине корзины, достает маленький сверток в серой обертке. Женщина разворачивает бумагу и расправляет на фартуке новую детскую рубашечку. Рубашка годика на три, синяя в белую полоску.

Женщина долго разглядывает покупку, застегивает и опять расстилает рубашку на коленях и осторожно водит по ней широкой ладонью. Рука сильная, мужская. Шершавые, натруженные пальцы цепляют за материю.

И я вижу, как начинает светиться радостью ее лицо. На щеках сквозь загар проступает румянец, глаза полнятся глубокой синью, а на губах тихая светлая улыбка, и губы шевелятся и что-то шепчут, что-то говорят рубашечке…

Старик с яблоней кивает мне многозначительно и прикладывает к губам палец. Потом трогает своего соседа.

Ее руки все так же лежат на детской рубашечке, но сама она теперь глядит в окно, и глаза ее полны тихой радостной задумчивости.

1961

Степное лето

Горяч и звонок стоял степной полдень в Засеймье. Над полями струилось добела расплавленное небо. Спелые хлеба по обе стороны проселка дышали в лицо печной духотой, и хотелось приподняться на цыпочки, чтобы глотнуть свежего ветерка.

У края лесистого оврага, на расчищенной и укатанной стерне, табором раскинулся временный бригадный ток: старенький приводной «Харьковец», зернопульт сортировки. Над теплым ворохом зерна плавал парной ситный запах, и лошадь, запряженная в водовозную бочку, раздувала ноздри и, дергая недоуздок, тянулась к пшенице.

В холодке под орешником обедали девчата — команда тока. На ветках висели косынки, блузки и даже платья — все, что можно было снять, не церемонясь, в присутствии Федьки-водовоза. Загорелые златоплечие девчата налегали на арбузы: жарко!

Сегодня на току заминка: почему-то не пришла за очищенным зерном машина. Зерна насортировали уйму, и заведующая током тетя Варя, единственная пожилая женщина во всей команде, ушла на центральную усадьбу выяснить, в чем дело.

— Федька-а! — крикнула весовщица Ксения и запустила в лошадь арбузной коркой. — Привяжи покороче мерина! Опять зерно слюнявит!

В овраге зашуршали листья, захрустел сушняк. Показалась рыжая, добродушная, исцарапанная ветками Федькина физиономия. Федька большеголов, узкоплеч и по причине своего неказистого вида все еще ходит в подростках. Ему предписано возить воду к комбайнам. Отсюда видно, как самоход, мелькая планками жатки, стрижет наголо соседний косогор. И до той поры, пока на соломокопнителе не появится красная майка, подвешенная к шесту, — что означало: «Федька, воды!» — Федька околачивался на току.

— Девки, орехи поспели! — Федька похлопал по оттопыренным карманам коротких обтрепанных штанов. — Ядреные!

— Угощай!

Федька достал горсть орехов, уже зарумянившихся и звонких, и стал сыпать в подол рубашки Ксении.

— Еще! — говорила Ксения, глядя на Федьку снизу сощуренными карими глазами.

Ксения была первая на селе красавица: чернявая, белозубая, статная. Она знала, что хороша собой, была бойка и остра на язык. Ксения сидела на траве, чуть откинувшись, поджав под себя ноги и опираясь на руки за спиной. Из-под краешка натянутой рубашки выступали округлые, в ямочках колени. Федька косился на них и бросал орехи в подол не торопясь, по одному, ухмыляясь.

— Еще!

Федька с готовностью достал новую горсть.

— Ну, хватит ей! Давай и нам! — К Федьке потянулась перепачканная мазутом рука Ольги.

Ольга обучилась запускать приводной трактор, обслуживала зернопульт и была на току за механика.

— Не цап! — шаркнул ногой Федька. — Не пачкай брюки!

— У, черт конопатый!

— Сыпь еще! — приказала Ксения. — Все сыпь!

— А себе што? — насторожился Федька.

— Сыпь добром!

Федька на всякий случай отступил подальше.

— Хватай его, девчата!

Федька отскочил, завяз в зерне, повалился. Рассыпая с подола орехи, Ксения одним прыжком настигла Федьку, схватила за босую ногу. Федька глубоко запустил руки в пшеницу, силясь удержаться, но опора была зыбкая, и он пополз вниз, загребая зерно задранной на спине рубахой.

— Пусти! — орал он, стараясь свободной ногой плеснуть в лицо Ксении пшеницей. — Пусти, говорю! А то расскажу, как с комбайнером обнималась!

— Когда? — ошарашенно остановилась Ксения. — Побреши мне!..

— Девчата, машина едет! — вдруг крикнула сортировщица Настя.

В пшенице замелькала кабина грузовика. Вслед за ней над хлебами, лениво клубясь, поднималась пыльная завеса.

— Ой, да это не наша! В колхозе таких нет! — всплеснула руками Настя и первая побежала к орешнику.

Пока девушки сдергивали с кустов одежду, надевали блузки и кофты, второпях не попадая в рукава, четырехтонный ЗИЛ подкатил к самым весам и, зашипев, остановился. Из кабины вышли озабоченная тетя Варя и шофер — долговязый, узколицый и чернобровый парень в ковбойке с закатанными рукавами и в синих лыжных брюках, делавших его еще более долговязым.

— Вот пригнала другую машину, —