Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

борьбы, доверено большое государственное дело и прочее. Ты у нас демагог известный. Я шучу, конечно. Не обижайся. Собственно, все мы решаем большие государственные дела. Ты вот теперь в деревне, я — в городе. Случись мне оказаться на твоем месте, я бы тоже, может быть, увлекся. Но все-таки… Если говорить объективно. Деревня есть деревня. Знаешь, эти самые керосиновые лампы, сверчки за печкой… А по ночам собаки…

Островнов посмотрел на улыбающегося Сомова.

— Ну, чего ты на меня так смотришь? Ей-богу, терпеть не могу позы.

Сомову почему-то хотелось выдавить жалобу. Но Островнов не отвечал, и это его бесило.

— Ты на чем хоть спишь? И вообще, какое самочувствие, скажем, когда ночью остаешься наедине с самим собой?

— Самочувствие самое обыкновенное, — добродушно сказал Саша, — сплю как убитый. Если, конечно, доберусь до койки. А вообще-то спать некогда. Вот подал в Тимирязевку. Сижу ночами, штудирую почвоведение. Интересная, оказывается, наука!

— М-да… Не женился еще?

— Пока нет.

— А как с этой проблемой устраиваешься?

Саша покраснел.

— Константин! — Лена резко повернула голову, губы ее побелели. — Какой же ты… Какой же ты хам!

Сомов метнул в ее сторону холодный взгляд, но тотчас приятельски заулыбался, обращаясь к Островнову:

— Уж и покраснел! Мальчик! Ну, ладно, не буду, не буду. — Сомов хлопнул Сашу по плечу. — Ты зачем хоть в город?

— Да вот надо добывать цемент. Строим механическую мастерскую. Каркас поставили, а дальше — нечем.

— А я, брат, в ваши угодья по грибы ездил.

— Отчего же не зашли? Посмотрели бы на наши керосиновые лампы.

— Не знал, что ты здесь хозяйничаешь, а то зашел бы… — соврал Сомов.

Он нагнулся, выволок из-под лавки корзину и, передав цветы Лене, опрокинул корзину на столик.

— Если приготовить с уксусом, перчиком да лавровым листом, пальчики оближешь!

На столе пестрой горкой высились грибы, чуть вздрагивавшие от движения поезда. Веселые пестрые сыроежки, оранжевые на длинных белых ножках подосиновики, тугие дородные боровики и еще какие-то.

Саша сунул нос в самую кучу и с наслаждением раз-другой потянул могучий грибной дух.

— Как пахнут, проклятые! Я ведь тоже любил грибы собирать. Даже завел грибную литературу. Теперь вот некогда. А вы первый раз, наверно?

— Своими руками впервые, — рассмеялся Сомов.

— Оно и видно.

Саша вытащил из вороха бледно-золотистый длинношеий гриб и протянул его Сомову:

— По-ученому: аманита фаллоидес. Ядовитый.

Сомов откинулся к перегородке, курил и вертел перед глазами гриб. Он держал его за тонкую ножку, как бокал с вином.

— Аманита фаллоидес… Замысловато. А как по-русски?

— По-русски: бледная поганка. Яд не уступает змеиному… Коварный грибок! Не дай бог обмануться. У него такое милое свойство: съешь его — и двое суток ничего не чувствуешь, яд действует только на третьи сутки. И тогда уж никто и ничто не спасет.

— Неужели нет никакого средства, противоядия? — встревоженно спросила Лена.

— Нет Леночка, нет. Так что уж лучше не экспериментировать!

*

Скороговоркой стучали колеса. За окном, освещенным рассеянным лунным светом, тускло серебрилось пшеничное поле. Где-то у самого горизонта чуть приметно мерцали огни.

Лена ничего этого не видела, не замечала и того, как ветер, врывавшийся в окно, сердито трепал ее волосы.

Ярославна

Поезд приближался к Путивлю.

В глубине ночи мерцали огни незнакомого города. Они гасли и появлялись снова меж черных силуэтов деревьев, обступивших насыпь.

Рябинин нетерпеливо провел рукой по стеклу.

«Может быть, один из этих огоньков светится в ее окне», — размышлял он, вглядываясь в черный просвет отпотевшего окна.

Все это время он хранил память о девушке-путивлянке, так внезапно промелькнувшей перед ним и оставившей ощущение чего-то недосказанного…

Вспомнились серые, поросшие чахлым вереском пески на том берегу Вислы. Ночью их рота незамеченной переправилась на вражескую сторону.

Она сама вызвалась сопровождать роту и пришла в часть из медсанбата вечером, перед самой переправой. Там, на крошечном плацдарме, он и увидел ее впервые. Тоненькая, с тяжелой косой над негнущимся воротом солдатской шинели, она рыла свой окопчик рядом с его укрытием. Песок оползал и засыпал ячейку. Рябинин подошел.

— Переходите в мой окоп, — предложил он.

Она выпрямилась и жестко сказала:

— Это что еще такое?

— Ничего… Я отрою себе другой.

— Я сама…

Рябинин молча схватил ее лопату и потянул к себе. Она прижала ее к груди.

— Не смейте! — жарко дыша в лицо, шептала она. — Я сама… Слышите?

Но Рябинин продолжал тянуть, руки ее ослабли, разогнулись, и она выпустила лопату.

— Марш в укрытие! — повелительно сказал Рябинин. — И постарайтесь вздремнуть. На рассвете нас обнаружат, и тогда…

Она подняла с земли санитарную сумку и юркнула в ячейку.

Рябинин быстро отрыл новый окоп и улегся навзничь. Над головой в просветах облаков мерцала одинокая звезда. Напряженная ночная тишина окутала берег. Сквозь песок глухо отдавались шаги наверху. Шепотом переговаривались бойцы, позвякивали лопаты.

С бруствера посыпался песок. Рябинин приподнялся. Над окопом на корточках сидела медсестра.

— Можно я к вам? — попросилась она и спустилась в укрытие.

Рябинин потеснился.

— Подождите, давайте положим под голову сумку. Она с ватой… Вот так… Руку не убирайте. Она не мешает…

Рябинин оставил руку, и она положила на нее голову. Мягкие волосы касались его щеки. От них веяло тревожащим душу теплом. Рябинин закрыл глаза.

— Вы ничего не подумайте… — прошептала она. — Просто страшно одной в яме. Глухо, темно… И эта звезда над головой… Как в могиле.

Рябинин лежал, не открывая глаз, весь в настороженном внимании к незнакомой девушке, неизвестно как и откуда занесенной в эти пески войной. Он бережно провел по ее волосам.

— Почему вы не острижете косу? На фронте это неудобно…

— Теперь уже ни к чему. Скоро все это кончится. Ведь скоро? Правда?

— Да, теперь уже скоро!

— Даже не верится… А с вами совсем не страшно.

— Мне тоже…

— А вы разве боитесь?

— Один всегда думаешь об опасности. А сейчас просто ни о чем не думаю. Одного только хочется: чтобы немцы нас подольше не тревожили. Вот так лежать рядом… долго-долго…

— Мне тоже. А ведь сейчас, наверно, какой-нибудь фриц наводит орудие в нашу сторону. Может быть, даже именно сюда, в этот окопчик.

— Пусть наводит…

— Если вас ранит, я вас перевяжу.

— Хорошо, — это прозвучало наивно, и Рябинин рассмеялся.

Он бережно погладил пальцами ее щеку. Она перехватила руку и прижала ладонью к своей щеке.

— А эту звездочку, наверно, видать из нашего окна,