Пособие по выживанию для оборотней - Светлана Гусева

от голода, но одуряющий запах прогорклого масла и пережаренного теста не оставлял желудку ни малейшей надежды. Туомас медленно вдохнул холодный влажный воздух через нос, помедлил несколько секунд и выдохнул на шесть счетов — протяжно, через рот. Повторил еще несколько раз; мушки перед глазами раздались вширь, приобрели четкость и наконец превратились в нескончаемый поток плывущих вдоль платформы пассажиров. В голове прояснилось, и он перебрался на деревянную, согретую редкими лучами солнца скамью подальше от ларька и касс, где упорно продолжал дыхательную гимнастику еще минут пятнадцать.

Короткий октябрьский день постепенно угасал; стрелка на огромных вокзальных часах неумолимо ползла к шести. Он ждал ночной смены в неотложке с болезненным нетерпением: душ и санитарский халат виделись величайшим благом, о котором Туомас мог сейчас только мечтать. Грязный, избитый — вылитый бомж — и облапанный Дарьей, Туомас меньше всего хотел возвращаться в квартиру. На ум шли странные мысли: значит, так ощущают себя девушки, отбившись от насильника? Туомас помнил, что сам согласился — будучи связанным, правда, — но нестерпимое желание поскорее оказаться под душем и драить, драить до боли кожу там, где Дарья его касалась, не отступало.

Ссадины постепенно заживали — он чувствовал натяжение свежей кожи, нестерпимый зуд и желание поскорее сковырнуть запекшиеся корочки. О синяках Туомас даже не вспоминал, представляя свое тело потрепанной, но еще не выпотрошенной боксерской грушей. Зеркало в привокзальной уборной помогло разобраться, что глиной и песком перемазаны только джинсы и рукава куртки, да и скулы почти зажили, но след от хлыста еще горел сливово-багряным рубцом от нижней губы до края подбородка. Кое-как отчистив одежду, он посидел на вокзале еще немного, запивая теплым компотом небрежно завернутые в лаваш овощи с намеком на мясо, и только в восьмом часу вечера наконец рискнул выбраться в город.

Тяжелые деревянные двери Финляндского вокзала вытолкнули его в холодный, горящий сотнями огней осенний Питер. С Невы привычно тянуло сыростью, ревел нескончаемый поток машин вдоль набережной. Поежившись, он почти бегом преодолел небольшой пандус и, не замедляя шаг, нырнул в вестибюль метро, где в любое время толпился народ — вокзальные станции жили в своем ритме. На входе Туомас оказался зажат в тиски торопящихся и опаздывающих, прибывших и провожающих, встречающих и просто тех, кому не посчастливилось выбрать именно это время. Он немного поработал локтями, кое-как оберегая пожилых и детей рядом с собой, — иногда так же поступали и другие мужчины, но чаще каждый просто ломился из последних сил в отнюдь не бездонное чрево подземки.

Забившись в угол вагона, он еще раз прощупал на прочность созревшую в электричке мысль. Попрощавшись с последним источником информации в виде Дарьи, Туомас решил, во-первых, начать с начала, а во-вторых, заняться всем самому.

Yksi: на Игоря напал какой-то оборотень. До этого события на Туомаса всем было плевать. Ковен сидел тихо, человек в черном тоже появился после. Люди в сером, разгромившие квартиру Майи, тем более.

При мысли о людях в сером мелькнуло какое-то свежее воспоминание, но Туомас не смог его уловить и перешел ко второму пункту.

Kaksi: к Игорю в палату пришел человек в черном, которого все называют Цербером. Это был тот же самый человек, которого потом испугался доктор Герман в ночь спасения болотницы. Или их было двое? Или это разные люди? Применим бритву Оккама и пока постановим, что это — один и тот же человек, который вошел через дверь, а как вышел — неизвестно. И дальше принялся являться Туомасу, а мальчика вроде оставил в покое. При одном его упоминании все окружающие чуть ли не в обморок падают, но ничего не объясняют.

Kolme: существуют какие-то правила и какой-то Пакт, и нападение на Игоря было явным нарушением, но никто не ищет виновных.

Или виновным просто назначили тебя.

Туомас отогнал тревожную мысль, но она упрямо возвращалась, пока он шел по переходу на синюю ветку.

Yksi: никто не знает, как он провел полнолуние.

Kaksi: он никак не докажет, что был на другом конце города от места, где нашли Игоря.

Kolme: а кстати, где нашли Игоря?

Туомас ощутил болезненный укол в правой ноге: опустив глаза, он обнаружил прямо на ботинке ножку от чьей-то сумки-тележки, кое-как высвободил ступню и мысленно поздравил себя с первой настоящей зацепкой.

Siis[25], надо разобраться, кто же все-таки напал на мальчика и где это случилось, а от этого ниточка потянется дальше.

Добравшись до больницы, он даже не стал подниматься в отделение — принял душ, переоделся в чистую смену белья (спасибо заповедям из «Пособия по выживанию…») и побежал в приемный покой. На его счастье бригада, которая привезла Игоря, успела растрезвонить всем и каждому, где именно они подобрали мальчика. Генка и сотоварищи радостно выложили ему то немногое, что знали, не особо удивившись, — в конце концов, полиция уже всех расспросила, и никаких бумаг о неразглашении они не подписывали.

В приемном покое заезжего интуриста-санитара любили — Туомас никогда не отказывался помочь, тащил на себе любых пациентов чуть ли не вместе с каталкой, не дебоширил и не отвлекал пустыми разговорами. Даже шрам на губе и синяки стали лишь поводом для подначек от фельдшеров, на том тему и закрыли.

Самым сложным оказалось дотерпеть до утра.

Добирался до нужного района Туомас не без труда, чему сильно удивился — ведь если смотреть по карте, то, казалось бы, дело от силы получаса: ни рек пересекать не нужно, ни магистралей. Но еще из бесед с пациентами Туомас понял, что район Ржевки оставался печальным и труднодоступным пятном в транспортной структуре Питера — метро там не строили из-за проблемных грунтов, а переполненный наземный транспорт регулярно стоял в пробках. Он доехал до «Ладожской» и кое-как сумел найти нужный трамвай в хитросплетении колец и лабиринте остановок. Старый дребезжащий состав тащился еле-еле, и Туомас успел замерзнуть, сидя у потемневшего стекла. Люди входили и выходили, рослые многоэтажки сменяли панельки и стройки, но вот дома кончились, а вместе с ними словно кончился и город. Широкий проспект оказался зажат в тисках пожелтевших, потрепанных ветрами деревьев и внезапно сузился до двух полос, разделенных трамвайными путями.

Туомас вышел сразу за небольшим кладбищем, раскинувшимся в низине на берегу неизвестной ему речушки, и двинулся по тротуару вдоль трассы, гадая, сумеет ли найти нужное место по описанию.

Ориентиром служила гигантская опора ЛЭП, сразу за ней начиналась изрытая колесами проселочная дорога вдоль рядов притиснутых друг к другу дачных домиков. Ни дать ни взять зарисовка для постапокалипсиса: покосившиеся хибары, а на заднем плане — поднимающиеся