Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

Вся грудь в крови. Пуля попала в правый сосок и пробила легкие. Умрет. От страдания у него на лбу выступили капли пота, но ни одного стона. Я подошел, благословил его.

– «Ах, как я рад, что Вы здесь, говорит он мне: я серьезно ранен, верующий: пожалуйста, приобщите меня св. Таин».

Конечно, я сейчас же приобщил его. Побеседовали мы с ним. В конце разговора он снял с груди георгиевский крест, подал мне и говорит:

– «Крест в эскадрон. Я чувствую: умру. Передайте всем мой поклон; скажите, что я счастлив, исполнив до конца свой долг».

Простились. Приобщил я еще 4 раненых своего полка и поехал догонять свой полк, боясь, как бы он не ушел. Очень сожалел, что не нашел раненого полковника С. П. Ванновского.

Транспорт раненых уже вытянулся по дороге. Еду. Смотрю… На носилках знакомое лицо. Кажется, Ванновский… Да, он. Подъезжаю, соскакиваю с лошади, подхожу к нему.

Увидел раненый брата своего Гл. Мих. Ванновского, что в нашем полку, и меня и заплакал. Я благословил его.

– «Очень рад, что вижу Вас, батюшка. Будьте добры, приобщите меня св. Таин», – говорит.

У него же на носилках приготовил я все нужное и приобщил его. Поговорили немного. Смотрю на часы, а время подходит выступать полку. Не ушел ли уже?

Сели мы с Михаилом на коней и, насколько можно было быстрее, поскакали к месту, где была ночевка.

Подъехали. Полки стоят, выстроившись. Доложил я о своей отлучке ген. Самсонову и командиру полка. Решили скорее послать на перевязочный пункт взять тело корнета Романова: повезем с собой, чтобы с должной честью похоронить его в Мукдене на русском кладбище.

Только что немного вздохнул я после своей скачки, как раздалась обычная команда:

– «К коням! садись!»

И мы тронулись. Ехали шагом. Скоро нагнали нас солдаты с дорогим покойником. До вечера шли, не останавливаясь. Получено сведение, что японская пехота и артиллерия поджидает нас около Нью-Чжуана, воображая, что мы и обратно пойдем по тому же пути. Ошиблись однако они в своих расчетах. Мы к Нью-Чжуану не пошли, а рискнули: именно, реку Ляохе мы в 6 часов вечера перешли в таком широком месте, что японцы никак не предполагали, что мы рискнем переправляться да еще с пушками. Ширина почти равна Волге[61]; к тому же и лед на реке стал довольно рыхлый.

Благословясь пошли мы через реку. Сначала на руках перекатили пушки: потом пошли всадники, ведя в поводу коней. У нас во 2-м эскадроне провалились 3 лошади: едва вытащили арканами. Провалился и я, да быстро справился.

Долго длилась переправа. Колонна, конечно, растянулась, и потом пришлось подтягиваться, т. е. опять ехать рысью ночью; значит, опять была мука.

В 11 часов пришли в деревню Хоу-тзя-ти-ензы. Здесь ночлег. Нам отвели фанзу одну на штаб и 4-й эскадрон.

Но что это за фанза! Хуже еще ни разу не попадалось. Не говорю про ужасающую грязь: к этому немного привыкли; но вонь почему-то была такая в ней, что я не смог вытерпеть и 2 раза стремительно вылетал из фанзы: тошнило. Kaк нарочно, ночью был порядочный мороз, а я уже серьезно начал помышлять провести всю ночь у солдатского костра.

– «Батюшка! слышу голос из фанзы: идите сюда: мы здесь сильно надымили сигарами и папиросами, и вонь не так слышна».

Вошел я обратно. Первый раз в жизни сказал я спасибо табаку. Действительно, стало сноснее.

А в фанзе война. И кто же развоевался? Китаянка. Храбрая оказалась: схватила огромный кол и пошла на нас в наступление, стараясь выгнать из фанзы. Но, конечно, ее сейчас же схватили денщики и отправили ночевать в одну фанзу, куда собрались женщины и дети всей деревни.

Это первый случай открытой неприязни к нам со стороны китайцев. Все прежние наши хозяева были сравнительно довольны, т. к. мы щедро всегда платили им за ночлег.

Подходит Новый год. Вместо прекрасного родного храма, света и благоуханий ладана пришлось встречать в беднейшей и грязнейшей фанзе, среди вони и полумрака и даже в опасности. Денщики вскипятили чай и бульон из консервов; неизменная колбаса, сухари… Это новогодний ужин. В 12 часов встали все, перекрестились, поблагодарили Бога, что помог пережить страшный 1904 год, попросили благословения на наступающий, поздравили друг друга и в 1 час ночи улеглись.

1905 год

1–4 января

В 7 часов утра еще раз перекрестились и еще раз поздравили друг друга, но на этот раз уже с русским Новым годом: в России в это время ровно 12 часов ночи, и Новый год там только что наступил.

Начинаем вытягиваться в путь. Вдруг бум, бум, бум. Резко загудели по морозному утреннему воздуху артиллерийские залпы.

– «Что за вежливый народ эти японцы! шутят офицеры: салютом приветствуют нас с Новым годом».

Но этот салют стоил нашему отряду еще 50 раненых. В свою очередь японцы в благодарность получили от наших пушек и казаков такое угощение, что едва ноги унесли. Из газет вы уже должны знать об этом.

Тронулись. Наша колонна благополучна: снаряды японские не долетали.

Господи! Когда мы доберемся до наших войск? Теперь не только Орел, но даже убогая наша деревушка Каулоудзы и фанза уже кажутся раем. Здесь вода одна замучила: и мало ее и очень плохая – грязная, соленая,

Рядом со мной едет вахмистр Жучин[62]. Это, положительно, герой. Во время боя под г. Инкоу он ранен в правую руку и в правый бок навылет. Жучин не пожелал ложиться на носилки, остался в строю и вот, имея руку на перевязи, едет с нами; конечно, страдает, но радостно говорит мне:

– «Батюшка! Теперь я вполне счастлив: выполнил присягу и пролил свою кровь за царя и отечество».

Как стыдно мне было после[63] читать русскую газетную руготню и критику! Есть еще истинно русские люди, для которых присяга не пустой звук и которые теперь, во время войны, когда нужно не ковырять старые раны, а поддерживать дух, не станут публично казнить прежде времени военачальников и отечество. Не Жучин только, а и Киндяков, окончивший университет, и многие другие, трудясь здесь, будучи ранены, умирая, говорили мне тоже. Хватит времени после войны критиковать и ругать нас, лечить, исцелять непорядки. А теперь оставьте нас в покое: нам и так трудно. Вам ведь только писать, а нам нужно победить и тем спасти честь России, как первоклассного государства. Не мешайте же, пожалуйста!

До чего надоели русские газеты с их руготней! Омерзительно невыносимо.

Эй, где вы, Минин и Пожарский? Слышите ли вы, что ваши пламенные