Ануш. Обрученные судьбой - Мартина Мэдден

– Мадам, эфенди… капитан не дотянет до Сиваса, – упрашивал женщину Муслу. – Нам больше не к кому обратиться!

В этот момент кто-то спрыгнул во двор со стены. Это был мальчик лет девяти-десяти.

– Эй, ты! Иди сюда!

Женщина быстро подошла к мальчику, который отчаянно пытался вскарабкаться на стену. Она схватила его за штаны и, прижав к стене, схватила за ухо и начала допрашивать:

– Так, и что ты здесь делаешь? Шпионишь?

– Нет, байян Фатима… – всхлипывал мальчуган. – Я просто хотел посмотреть.

– На что посмотреть? И что ты увидел?

– Ничего! Я ничего не увидел… Ай, мне больно, байян Фатима! Я увидел солдата, того, в повозке.

– И что еще? Говори мне правду, а то я откручу тебе ухо!

– Ничего, только ребенка… Я увидел ребенка!

– А что ты слышал? А ну говори мне, живо! А то возьмусь сейчас за метлу!

– Байян Фатима, отпустите! Я знаю доктора, который может им помочь.

– Какого доктора? – спросил Муслу.

Женщина отпустила ухо мальчика, но тут же ухватилась за другое – на всякий случай.

– Он врет. Нет здесь никаких докторов.

– У моей тетки постояльцы, – сообщил мальчик, прижав ладонь к уху. – У нее в доме остановились неверные, американцы! В той семье есть мужчина, он врач. Так сказала моя тетка. Она сказала, его зовут доктор Стюарт.

Лейтенант и Ануш шли по главной улице Гюмюшхане. Здесь было много людей, пришедших вечером за покупками, и мужчин, направляющихся к мечети, но Ануш не обращала на них внимания. Она не замечала и высоких домов с покатыми крышами, и тяжелых резных дверей из темного дерева.

Древняя мечеть Сулеймание отбрасывала на девушку свою тень, Абдал Муса, наивысший пик горного массива Гавур, высился над городом, но Ануш ничего не видела, с таким же успехом она могла идти и по пустыне.

Она следовала за лейтенантом, не раздумывая, куда они идут и что ожидает ее в будущем. Она смутно осознавала, что она девушка, одетая как мужчина, и что куда-то направляется…

– Приободрись, – шепнул ей лейтенант.

Ануш вдруг ощутила неприятный запах и внезапно поняла, что он исходит от нее. Люди, почувствовав вонь, уступали «солдату» дорогу, а некоторые вообще переходили на противоположную сторону улицы.

– Ну и что прикажешь мне с тобой делать? – пробормотал лейтенант. – Вонючая полумертвая армянка! Разве найдется кто-нибудь во всей Османской империи настолько глупый, чтобы приютить тебя?

Они вышли на площадь, где разместились и обычный рынок, и рынок специй.

– Подожди здесь, – сказал лейтенант, заведя ее на узенькую улочку.

Когда он ушел, Ануш села на корточки и положила голову на колени. Ей хотелось забыться, уснуть… Но тут кто-то пробежал по улочке.

– Вернись! – крикнул мальчик.

Его маленький песик понюхал землю у ног девушки, тявкнул и уселся возле нее.

– Пойдем! – звал его мальчик, пятясь. – Пойдем, Капи!

– Смотри, куда идешь! – Лейтенант схватил мальчугана за плечи и развернул его. – Твоя мать разве не учила тебя уважать старших? Эй, постой, я знаю тебя! Ты сын Хасана!

Испуганный мальчик вырвался из рук лейтенанта и побежал вниз по улочке, следом за ним бежала собака.

– Подожди! Эй, вернись!

Выбежав на площадь, мальчик растворился в толпе. Лейтенант повернулся к Ануш и задумчиво посмотрел на нее.

– Вот, надень, – велел он ей, протягивая абайю[48]и паранджу. – Я знаю человека, который приютит тебя.

Гюмюшхане 28 августа 1916 года

Мы в дороге уже около четырех недель, и эта изнурительная поездка имеет негативные последствия. Жара и пыль усугубили состояние Хетти, бронхит разыгрался до такой степени, что я решил остаться еще на два дня в Гюмюшхане.

Физическая слабость Хетти беспокоит меня, но ее моральное состояние внушает мне куда большие опасения. Дети тоже сами на себя не похожи.

Они стали чрезвычайно осмотрительными и тихими. Их потрясли те ужасы, которые они видели по всей стране: по дорогам бредут ходячие скелеты; повсюду брошенные дети с потухшими глазами; по обе стороны дороги лежат тела, оставленные разлагаться.

Томас избегает меня с той поры, как мы уехали из Трапезунда. Когда бы я ни входил в комнату, он тут же исчезает, как тень, и отвечает на вопросы односложно, если вообще что-либо говорит.

Этим вечером я стоял в нашем жилище у окна и смотрел вниз на толпу. Хетти отдыхала на кровати за моей спиной, а дети ели внизу с домовладелицей. Я думал об Америке, о том, что эта страна стала чужой для меня, и тут я осознал, что Хетти что-то произнесла.

– Ты что-то сказала?

– Как ты можешь?! Как ты можешь находиться среди них, позволять себя касаться?

Волосы жены растрепались по подушке, а глаза запали от постоянного недосыпания.

– Дикари и детоубийцы! – Хетти села, ее горящий взгляд перебегал с одного предмета на другой. – Здесь одно лишь зло! Все коррумпированы! И эта проклятая еда отвратительна! – Она взмахнула рукой, и поднос с едой, стоящий на прикроватной тумбочке, полетел на пол.

– Хетти!

– Как же мне хочется оказаться в Спрингфилде! Как же мне хочется проснуться в моей старой спальне и услышать, как мама внизу играет на фортепьяно. – Она начала плакать. – Как бы мне хотелось, чтобы этого года не было в моей жизни и чтобы я проснулась однажды с Лотти на руках!

Я подошел, чтобы обнять жену. Мне никогда не хотелось чего-то так сильно, как дать ей сейчас то, о чем она просила, но жена оттолкнула меня, отвернулась и уставилась в стену.

Кровать была небольшой, но Хетти занимала очень мало места. Я потянулся, чтобы коснуться ее волос, они мягкой волной пробежали у меня между пальцами. Волосы молодой женщины. Ни одного седого волоска. Мне хотелось зарыться в них лицом, почувствовать крепкие объятия жены. Мне хотелось заняться с ней любовью так, как мы не занимались уже много лет. Но она отстранилась от меня, выставив свои плечи, как щит.

– Отец… – Роберт просунул голову в дверь. – Кто-то хочет поговорить с тобой.

Маленькая старуха стояла в дверном проеме, с головы до пят закутанная в черное традиционное платье и паранджу. Обеими руками она держала большую корзину с крышкой – такие использовали продавцы на рынке.

Она говорила на диалекте кочевников, и я мало что понял.

– Спасибо, сегодня мы не будем ничего покупать, – сказал я, закрывая дверь.