Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

покупателей, общий политический оптимизм показывал, что к дефициту поначалу относились с некоторым пониманием. В ироничной статье об очередях, опубликованной в марте 1991 года., приводились якобы научные комментарии социолога (об очередях как виде досуга), врача (о «синдроме очереди») и т. д. [Данциг 1991]. К тому же люди проявили способность мыслить гибко. Когда кризис ударил по городским предприятиям, администрации заводов начали импровизировать, меняя металл на сахар, а телевизоры – на мясо [Лебедев 1991][909].

Однако трудная зима 1991-1992-го, когда дефицит стал повсеместным, приглушила оптимизм. Новогодний опрос в одной из местных газет отражает общее невеселое настроение. «Ничего радостного сейчас нет. Ходишь по магазинам – нам плакать хочется. Колбасу уже три месяца не отоварить. Мяса нет, яиц нет – что же хорошего?» Один мужчина вынужден был ограничиться покупкой для праздничного стола нескольких банок «Завтрака туриста». Далеко не все могли себе позволить традиционное шампанское[910]. Даже оптимистичные реакции звучали слишком бодро. Пенсионерка Ольга Сергеевна сообщала 4 января, что «за хлебом всего минут десять пришлось стоять, а раньше по нескольку часов выстаивали». Обнищание людей усугубилось с либерализацией цен. В августе 1991 года килограмм мяса стоил 35 рублей, а пакет печенья – 22 рубля. К началу января 1992 года килограмм творога даже в государственных магазинах стоил 40 рублей (почти половину средней зарплаты) и из продукта базового рациона превратился в лакомство[911].

По печальной исторической иронии продовольственный кризис совпал с пятидесятой годовщиной самой страшной блокадной зимы. Степень нехватки продуктов и прочих товаров в эти два периода сравнивать, конечно, нельзя, но жить стало тяжелее, чем в предыдущие десятилетия. Некоторые прожили едва ли не весь этот период на одном чае с хлебом[912]. Вскоре цены начали расти еще стремительнее. К середине 1992 года говядина стоила уже 85–90 руб. за килограмм, сыр – 100–160 руб., масло – 170–180 руб., сахар – 60–70. Месячная зарплата врача равнялась ровно 7 килограммам говядины на рынке. Бензин по свободным ценам стоил 6–7 руб. за литр [Тачаев 1992]. В августе 1992 года были введены субсидии на детскую одежду, но для покупки большинства вещей приходилось рассчитывать исключительно на собственные средства[913]. Такая ситуация сохранялась еще несколько лет. В январе 1995 года в газете «Невское время» сообщалось, что продукты питания в последнее время подорожали почти на 50 %, а магазины, где еще продавали по старым ценам, осаждали очереди. Зарплаты по-прежнему не поспевали за ростом цен [Тачаев 1995].

Крайняя ситуация привела к пересмотру традиционного советского отношения к волонтерской работе как буржуазной и подрывной деятельности. Начиная с 1989 года благотворительные организации – такие, как «Ленинград», – начали организовывать столовые для тех, кому приходилось особенно тяжело, особенно пенсионеров. Кроме того, иностранные организации раздавали «гуманитарную помощь»[914]. Отношение к последней, правда, было противоречивым – не только из-за жалоб на несправедливое и непрозрачное распределение, но и из-за слухов, будто в качестве помощи иностранцы шлют просроченные и некачественные продукты, например «собачью колбасу»[915]. В любом случае принимать подачки, особенно от немцев, считалось оскорбительным.

Когда цены в государственных магазинах вышли из-под контроля, уличная торговля, которая уже в конце 1980-х росла стремительными темпами, приобрела эпические масштабы. Торговцы устанавливали скамейки на тротуаре, держали товары в руках или пристраивали пару импортных баночек где-нибудь на наборе; открытые пространства, особенно вокруг станций метро, заполонили ларьки; целые районы города превратились в блошиные рынки (толкучки):

Вот у нас на Бухарестской, там такой это – палатки, палатки продуктовые. Всё чё-то сметают, цены какие-то непонятные. В общем, иду сегодня, думаю: «Надо бы бутылку масла, что ли, растительного купить». Ну, и чего-то прохожу мимо, да, думаю: «Господи, что, масла что ли, не будет, да куплю я его – завтра куплю или послезавтра». И буквально вот через день, на следующий день, это растительное масло стоит столько, что я понимаю, что я уже купить не могу![916]

Среди мест, где торговля никак не регулировалась, одним из самых сомнительных был Сенной рынок (он пользовался дурной славой еще во времена Достоевского, да и в советские годы считался довольно злачным). Теперь же Сенная площадь кишела людьми, которые торговали «с рук, с автомобилей, переносных складных прилавков, картонных коробок» [Желнина 2008][917]. Еще один феномен тех лет – Апраксин Двор. Апрашка, как ее называли в народе, возникла где-то в середине XVIII века, но после пожара 1863 года была полностью перестроена. К концу советского периода рынок представлял собой скопление зданий разных лет постройки, в основном 1870-1880-х, но были там и сооружения, возведенные в советский период. В советское время рынок лишь частично использовался для розничной торговли: на его территории также размещались склады и даже жилые помещения[918]. В конце 1991 года, возможно благодаря налаженным связям «Апрашки» с «комиссионной» торговлей, рынок стал одним из мест перепродажи конфискованных у спекулянтов товаров[919].

К 1992 году «Апрашка» превратилась в настоящий рынок – настолько популярный, что его устроители могли теперь брать деньги за вход и с торговцев, и с покупателей – существовал даже оживленный вторичный рынок перепродажи билетов для продавцов. Уже тогда рынок стал приобретать дурную славу – считалось, что это не только излюбленное место карманников, но и настоящая тренировочная площадка для начинающих воришек [Борисова 1992][920]. В 1995 году городские власти привели «Апрашку» в относительно приличное состояние: дорожки заасфальтировали, а «жуткого вида» киоски снесли, правда от криминального элемента избавиться оказалось труднее [Артеньев 1995]. В этот период рынок не только пользовался огромной популярностью у покупателей (как отмечал один петербуржец, «всякое барахло мы шли покупать не в какие-то магазины, а ходили на эту… как мы говорили, – “Апрашкин Двор”»[921]), но и стал предметом умиления и даже гордости для городской элиты. Одна журналистка восклицала: «Как напоминает Лиловая аллея нашу жизнь во всем ее сегодняшнем сумбуре, неприглядности и пестроте!» [Борисова 1992]. В 1995 году директор коммерческого центра «Питер» приравнивал Апраксин Двор к торговым центрам многих европейских городов [Борисова 1992; Артеньев 1995]. Наряду с лотками и киосками, начали появляться специализированные магазины. Например, магазин музыкальных инструментов «Кантус» (основан в 1997 году) предлагал (и продолжает предлагать) музыкальные инструменты и оборудование, световые и звуковые системы, а также претендует на звание старейшего в стране комиссионного магазина по продаже музыкальных инструментов[922].

Некоторые посетители таких рынков были из тех, кто начал создавать новый тип «альтернативного» стиля. Самодеятельных панков, к примеру, можно было распознать не только по зачесанным назад