Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

и залакированным волосам, но и по нарочито провокативной одежде, которую они носили, абсолютно игнорируя косные советские представления о приличиях. Новая панк-мода требовала «одеваться… в старье диких расцветок и фасонов с сильным провинциальным шиком»[923]. Трудно представить что-либо более далекое от традиционных представлений о ленинградской изысканности[924].

Торговлю на рынке, как принято было считать, «держала» организованная преступность. В. Калугин в книге «Рынки Петербурга» (2000) утверждает, что в начале 1990-х мафия захватила все городские рынки и использовала некоторые из них для продажи наркотиков наряду с фруктами и овощами. Хотя некоторые рынки, например Мальцевский, в следующие десять лет были «вычищены», другие сохранили эту специфику: улица Дыбенко («Дыбы») слыла крупнейшим в Европе центром оборота наркотиков. Подкуп, вооруженные грабежи и оживленная торговля подделками – это далеко не все, что творилось на этих рынках [Калугин 2000:69–92][925]. Опасения по поводу контрафактной продукции распространялись по всему городу. В газетных репортажах сообщалось, что, помимо продажи джинсов неизвестно чьего производства, дрянных сумочек и «французских духов» из ближайшей подворотни, доступных на любом уличном развале в любом мегалополисе мира, в городе орудуют целые подпольные предприятия по производству баночного пива и водки, а также идет бурная торговля нелегальной икрой. Некоторые товары были не просто низкими, а откровенно мерзкими по качеству и просто вызывали отвращение – например, бутылки со спиртным, в которых плавали дохлые насекомые[926].

В то же время от новых рыночных отношений выигрывали не только профессиональные нарушители закона. Один молодой ученый, чемоданами возивший из-за границы компакт-диски для перепродажи, сумел таким образом заработать на покупку квартиры, а его отец смог раньше уйти на пенсию[927]. Торговлей «на сторону» занялись целые пласты населения[928]. Типичной можно назвать историю школьника, который вместе с двумя друзьями посредничал в торговле китайскими джинсами и быстро обнаружил, что отличным рынком для их сбыта служат удаленные пригороды Ленинграда:

Ближе к деревне лучше, в городе больше выбор, а, допустим, в ту же Гатчину из соседних деревень… Ну, конечно, видно деревенских, да? Ну, они другие совсем. Они приходят, и… То есть самый благодарный покупатель, если ты его не обманываешь, да? То есть реально люди приходили, там, по второму разу, там, по третьему: «Вот, хорошие штаны, носятся типа хорошо, да?» Я по выходным работал регулярно. Все лето иной раз я работал. Вот. Работал на двух работах – на молоке и на джинсах[929].

А в 2005 году автор опубликованных в сети мемуаров вспоминал:

Друг у меня со школы есть один, – так он спекулировал тогда валюткой на СП. По тем временам у него крутились тогда совершенно шальные, б-о-ольшие деньги:))) Вот забавное было время, просто смешное. У школьника 4–5 класса (…) так, чисто на мелкие расходы, в карманах гуляют суммы, эквивалентные нескольким месячным заработкам его родителей:))) Ералаш да и только [Якимов 2005].

Если для кого-то зарождение «дикого капитализма» означало внезапную потерю возможности приобрести товары базового ассортимента, другим этот процесс дал шанс позволить себе дорогие вещи[930].

По сравнению с тогдашними западными ценами стоимость импортных товаров была умеренной. В июле 1993 года широкоэкранный телевизор «Sony» стоил 3150 долларов, видеомагнитофон – 210 долларов, мужские ботинки американского производства – 30 долларов; оптовая цена на сливочное масло составляла 80 центов за килограмм, на сгущенное молоко – 15 центов за банку, пачка сигарет «Dunhill» стоила 70 центов, «Lucky Strike» – 55 центов[931]. Но при средней заработной плате в несколько десятков долларов между теми, кто имел доступ к твердой валюте (работал на новых совместных предприятиях или за рубежом, мог привезти на продажу импортные товары или рассчитывать на помощь родственников и друзей, живущих за границей), и теми, кто таких возможностей был лишен, образовалась настоящая пропасть[932]. «Новые русские» плутократы на одном конце системы и отчаявшиеся пенсионеры – на другом представляли собой диаметрально противоположные результаты рыночной либерализации, но анекдоты и слухи, ходившие в отношении первых, лишь маскировали сложность происходивших процессов[933].

Отборные товары и шопинг ради престижа

В конце 1990-х отношение местных начальников к импровизированным рынкам изменилось. Отряды милиции особого назначения (ОМОН) регулярно проводили рейды, разгоняя тех, кто торговал без разрешающих документов[934]. Городская администрация стала считать торговые пространства такого типа чем-то неприличным, высказывая довольно странное мнение, будто уличные рынки выглядят «не по-европейски»[935]. Ряды киосков у станций метро начали демонтировать. В 2007 году они исчезли в районе Финляндского вокзала и примерно в то же время – у станции метро «Удельная» (хотя гигантский блошиный рынок поблизости, где на одеялах с замызганными краями были разложены неработающие электроприборы и севшие от многочисленных стирок свитера из акриловой пряжи, продолжал функционировать)[936]. По большей части в городе остались только крытые рынки – продовольственные «базары». Здесь все выглядело примерно так же, как в советские времена, только фрукты теперь прибывали не с Кавказа или из Средней Азии, а из Турции или с Канарских островов[937].

В 2002 году агентство, специализировавшееся на развитии розничной торговли, заявило: «Санкт-Петербург остается далеко позади главных европейских городов по количеству и уровню обеспечения населения торговыми площадями»[938]. В последующие годы было сделано все возможное, чтобы восполнить этот предполагаемый недостаток. Начался бум строительства торговых центров и галерей – стандартных конструкций из пластика и стекла, не столько даже «европейских», сколько напоминающих американские. Особенно спорным оказался проект по строительству многоэтажного торгового центра на месте здания начала XX века на Владимирской площади, в сердце Петербурга Достоевского; ретрофасад новостроя лишь отдаленно напоминал снесенное здание в стиле модерн. И если торговый центр как тип постройки имел в городе свои традиции – пассажи во французском духе строились здесь начиная с середины XIX века[939], – новые аркады из стали и стекла ничем не напоминали своих дореволюционных предшественников. Магазины, расположенные внутри таких центров, были точно так же анонимны, как их собратья во всем мире.

Сетевые магазины множились не только в центральных районах, но и за их пределами. На Невском проспекте теснились магазины фирм «Hugo Boss», «Benetton», «Wolford», «Zara», «Mango» и «Intimissimi». Продукты теперь продавались в супермаркетах – «Пятерочка», «Дикси», «Лента» и «Фреш», – отдельные филиалы которых по фирменному стилю отличались друг от друга больше, чем сами сети (например, в каком-нибудь могла свисать с потолка надувная сушардовская фиолетовая корова компании «Milka»)[940].

В новой реальности магазины советской