Иллюзия закона. Истории про то, как незнание своих прав делает нас уязвимыми - Тайный адвокат

телесные повреждения в ходе садомазохистских сексуальных действий по обоюдному согласию с участием острых инструментов, горячего воска и уретр. Согласие, постановили лорды, не является защитой от обвинений в умышленном причинении вреда другому человеку (28).

Таким образом, когда миссис Харман продолжила говорить: «Не имеет значения, хотят ли люди заниматься садомазо или нет… убийство другого человека не может быть оправдано», подразумевая, что дело Бродхерста предполагает обратное, она тем самым исказила как факты дела, так и действие закона.

ЕСЛИ БЫ СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА ПОДТВЕРДИЛА, ЧТО БРОДХЕРСТ НАНЕС ТРАВМЫ ТАК, КАК УТВЕРЖДАЛО ОБВИНЕНИЕ, И ЧТО ОНИ ПРИВЕЛИ К СМЕРТИ НАТАЛИ, ЕГО БЫ ПРИЗНАЛИ ВИНОВНЫМ В УБИЙСТВЕ.

Согласие имело значение только в той степени, в какой оно давало объяснение травмам, чтобы опровергнуть утверждение обвинения о жестоком нападении с намерением убить или причинить тяжкий вред здоровью. Теоретически, если бы он не признал себя виновным в неумышленном убийстве, его можно было бы обвинить и признать виновным в нанесении Натали тяжких телесных повреждений в связи с травмами, которые, как утверждается, были нанесены «по взаимному согласию».

Газета The Independent опубликовала статью, в которой осудила «катастрофическое… неверие КПС в способность присяжных признать, что Бродхерст намеревался убить свою девушку» (29). И снова мы видим неверное толкование. Дело не в том, что КПС полагала, будто присяжные в двадцать первом веке не в состоянии поверить в способность мужчины жестоко расправиться со своей партнершей. Присяжные по всей стране ежедневно демонстрируют своими обвинительными вердиктами явную способность «поверить» в то, что жестокие мужчины наносят женщинам ужасные травмы. В этом деле особое значение имели факты, и из-за особого сочетания доказательств – включая независимые показания медицинских экспертов – обвинение не смогло доказать составляющие убийства в соответствии с требуемым стандартом доказывания.

Только вот все это – центральная роль, которую играют бремя и стандарт доказывания в исходе дела, – скрылось в тумане. Газета Independent невольно ввела читателей в заблуждение, когда предположила, что КПС «рассчитала, что двенадцать присяжных поверят аргументам защиты Бродхерста». Если говорить о принципиальных искажениях, то это искажение бремени доказывания заслуживает внимания. Ведь дело не в том, что КПС рассчитала, что присяжные поверят защите; скорее она заключила, что, так как представленные на суде доказательства соответствовали показаниям Бродхерста, которые он давал с самого начала, присяжные не могли быть уверены, что его аргументы – что он не наносил травм, несовместимых с жизнью, – не соответствуют действительности. Это ключевое различие. Если бы на Бродхерсте лежало бремя доказывания того, что смерть Натали произошла именно так, как он утверждал, то, скорее всего, это была бы совсем другая история. Но это не так – обвинение должно было опровергнуть, что Натали могла умереть так, как предполагал Бродхерст. Когда обвинение поняло, что это невозможно, оно пересмотрело, что оно может доказать. Обвинение проконсультировалось с семьей Натали, которая, будучи ознакомленной с доказательной базой в этом очень сложном и необычном деле, согласилась с тем, чтобы обвинение приняло признание в неумышленном убийстве.

Обвинение, прозвучавшее в Observer, в адрес КПС по поводу того, что она «не доверяла» присяжным и была виновна в «принятии исторического заблуждения о том, что домашнее насилие не является серьезной проблемой» (30), страдает от тех же фундаментальных недоразумений. В комментарии к статье, после изложения первоначальных утверждений обвинения, задается риторический вопрос: «Что именно нужно сделать, чтобы насильственную смерть женщины от рук ее партнера можно было назвать убийством?» Короткий ответ был бы таким: «Получить доказательства, способные убедить присяжных в совершении обвиняемым насильственных действий, которые привели к смерти, с намерением убить или причинить тяжкий вред здоровью».

Применительно к данному делу, исход вполне мог быть совсем другим, если бы отсутствовали доказательства обвинения, которые подтверждали утверждение Бродхерста о том, что сексуальное насилие по обоюдному согласию было характерно для их отношений. Или если бы медицинские доказательства опровергали объяснение Бродхерста о том, как именно были получены все травмы. Или если бы медицинские доказательства продемонстрировали, что нанесенные травмы стали существенным фактором наступления смерти.

Но ничего этого не было. Вместо этого, если бы обвинение в убийстве было передано присяжным (а сообщалось, что судья не хотел этого допустить) (31), в распоряжении присяжных были бы медицинские доказательства, которые не противоречили обоим версиям, а также показания единственного свидетеля – Бродхерста – о том, что именно произошло в тот вечер.

У присяжных вполне могли возникнуть подозрения в его адрес. Они вполне могли подумать, что первоначальная версия обвинения о ревнивом парне, совершившем беспричинное насилие, представляет собой привлекательное и правдоподобное объяснение. Они вполне могли усомниться в правдивости рассказа Бродхерста. Только вот этого было бы недостаточно.

* * *

Это было ужасное дело, и заголовок – три года и восемь месяцев за лишение жизни молодой матери столь жестоким и унизительным способом – предсказуемо задел инстинктивное чувство справедливости общественности. Даже принимая во внимание тот факт, что приговор соответствует рекомендациям по вынесению приговора за неумышленное убийство, я не стану осуждать кого-либо, кто ознакомился с фактами и пришел к выводу, что, если не принимать во внимание рекомендации, этот приговор кажется немыслимым наказанием за столь бессердечное поведение, у которого были настолько серьезные последствия.

Подобные дела также несут на себе отпечаток исторической неспособности системы правосудия разобраться с насилием в отношении женщин[110]. Это беспокойство вполне обоснованно. Я никоим образом не подвергаю критике благородные мотивы общественности. Выражать озабоченность и задаваться вопросом «Можно ли так делать?» чрезвычайно важно. Исторически сложилось так, что подобных вопросов задавалось слишком мало. Правовой системе, в которой господствовали мужчины, было дозволено попирать права женщин, так как это не вызывало особого общественного протеста. В данном случае действия Бродхерста явно носили преступный характер. Молодая женщина погибла при самых чудовищных обстоятельствах, напоминающих тот тип беспричинного насилия над женщинами, который слишком часто остается безнаказанным. Было бы откровенным попустительством прочитать заголовок и не начать задавать вопросы.

Ненормально то, что заголовки были приняты за чистую монету, что не были предприняты попытки во всем разобраться, прежде чем публиковать готовые выводы, что в ходе последовавших общественных дебатов было продемонстрировано совершенно небрежное отношение к основным фактам и первостепенным принципам. Потому что все это свидетельствует о более глубоких проблемах с нашим пониманием системы уголовного правосудия.

Если бы все было так просто и однозначно, как представлено в аналитических материалах, возмущение было бы вполне оправданным, но это было не так. Если бы наши суды допускали мысль о том, что мужчина может заручиться согласием женщины на то, чтобы причинить ей смертельные увечья, или