Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

Суобнос, казалось, пожалел о том, что сболтнул лишнего. Отныне он не хотел ничего нам рассказывать; однако больше, чем когда-либо, рассчитывал на нашу помощь, и мы пылко бросились в погоню за таинственной незнакомкой.

Нам было невтерпёж ждать, пока странник вновь навестит нас. Поэтому мы сами выбирались в лес, но без Суобноса всякий раз неизбежно терялись, плутая по оврагам и зарослям терновника. Зато, когда мы шли за старым бродягой, каждый раз всё дальше углублялись в лес. За год мы видели прекрасную всадницу дюжину раз. Выйти на её след было недостаточно, ибо он редко приводил к ней. Зачастую отпечатки копыт были затянуты паутиной – это означало, что тропа была старой. Мы обнаруживали её неожиданно, вернее, она застигала нас врасплох.

Где-то в глубине чащи под сенью листвы проплывал белый призрак. Ослепительно белая шкура кобылицы и светлые одеяния её хозяйки в лесном полумраке были заметны издалека; но стоило нам приблизиться, как они исчезали в густых зарослях. Бросаясь за ними в погоню, мы всякий раз застревали в молодой поросли деревьев. В другой день мы увидели странниц на пересечении лесных троп, но пока добирались до развилки, их уже и след простыл. Одним прекрасным утром они появились меж высоких деревьев одной рощицы, и ничто, казалось, не преграждало нам путь. Мы рванули к ним навстречу, но поток солнечных лучей, лившийся сквозь редкую листву, ослепил нас, и, когда мы вынырнули из этого света, всадница и кобыла уже бесследно испарились.

Всё тяжелее и тяжелее мы переживали каждую неудачу. Суобнос пребывал в отчаянии; мой брат был в ярости, убеждённый, что красавица насмехается над нами. Я же не знал, что и думать. Мне казалось, будто я участвовал в чьей-то охотничьей игре, вот только правил её не уразумел. Я не ведал, что бы нас ожидало, если бы мы догнали всадницу. Может, Суобнос хотел вновь покорить её, но он был настолько жалким, что это казалось пустой затеей. Что же касается меня и брата, мы были еще слишком молоды, чтобы испытать что-то большее, чем бессмысленное влечение. Образ всадницы всё время таился в отдалённых уголках нашего сознания, она была настоящей мастерицей уловок, далёкая и чарующая, словно туманные горизонты. В своих неведанных странствиях она скользила меж ветвями, которые постоянно преграждали нам путь, а затем скрывалась в ближайшей роще. Добраться до неё, возможно, означало бы для нас проникнуть в иной мир. Это, вероятно, и было нашей самой желанной, но нам самим непонятной целью. Нам было только по десять – двенадцать лет от роду, а мир уже стал для нас слишком мал.

Не даром предупреждала нас Банна об опасностях, таившихся в лесу. Той зимой, что настала после приезда Кассимары, наша тайная игра чуть было не закончилась для нас плачевно.

Празднование Самайна в пору полыхающих багрянцем и золотом лесов минуло давным-давно. Уже вовсю лютовал месяц риурос[82], и стужа сковала землю. Редкие снежинки, кружась в воздухе, неторопливо опускались, оставляя неприкрытой лишь кромку по краю соломенных крыш, гребни борозд на чернеющей пашне да угрюмые обочины дорог. Из-за трескучих морозов снега выпало мало, почва была твердой, как камень. На площадку перед домом, в затвердевших кочках и выбоинах от копыт, боязно было даже ступить – там легко можно было подвернуть ногу. Вода в канавах приобрела прозрачную твёрдость хрусталя; плёнка льда, образовавшись вначале у рыбного садка, вскоре прочно закупорила весь пруд.

Зима была свирепой. Она напирала, как жестокий завоеватель, чредой студёных ночей и морозных зорь. От скотины, сгрудившейся в глубине сарая, клубился пар, словно от горячего котла. За плотно законопаченными дверьми у костра жались друг к другу люди. Они ютились в дымной полутьме, протянув ладони к мерцающим уголькам, чувствуя спинами, как холод вымораживает стены. Наши прислужники старались выходить из дому как можно реже: лишь чтобы накормить скотину или набрать воды и принести дров. Выйдя на улицу, мужчины натягивали капюшон по самый нос, а женщины кутали лица в шаль. Они сразу же горбили спину, стараясь держать руки под мышками как можно дольше, чтобы не обморозить.

Но таким непоседам, как мы с Сеговезом, всё было нипочём. В нас было столько прыти, что усидеть в четырёх стенах мы не могли: нам нравилось гулять на колючем морозе, скользить по замёрзшим лужам. С пылающими от мороза ушами и носами, онемевшими пальцами мы возвращались домой лишь для того, чтобы отогреться у костра. Мать и прислужницы бранили нас за то, что впускаем холод, с размаху открывая дверь, но едва они умолкали, как мы тут же мчались обратно, слыша себе во след ругань.

Из-за своей беспечности мы заработали простуду. Мы сморкались, словно жеребята, подхватившие мыт, а горло раздирал хриплый, надсадный кашель. Мать наказывала нам оставаться в тепле, но мы, привыкшие к прогулкам и тренировкам с оружием, несмотря на ее запрет, не могли усидеть на месте. Мы всегда искали возможность улизнуть и, шмыгая носом, бежали на пруды Камболата, где лед трещал под нашими ногами. По вечерам меня трясла лихорадка. Пусть на улице дрожь от неё била в два раза сильнее, но в доме я задыхался от нехватки воздуха. В груди жгло огнем. Беспокойный сон был полон утомительных видений.

Тогда-то, в один из самых студёных вечеров, Суобнос и появился у нас на пороге. Бедняга весь продрог: с носа, над покрытой инеем бородой, у него свисала капля, а замерзшие ноги были пурпурного цвета. Даже выпив большую миску бульона, он ещё долго продолжал шмыгать носом и дрожать. От него веяло таким холодом, будто бы мороз пробрал его до самых костей. И только на исходе вечера он начал согреваться и чуть расслабился. Мать предложила ему остаться у нас до оттепели, но он отказался.

– Я уйду поутру, – сказал он. – Дела у меня.

– В такую-то погоду? – возразила мать. – Ты вконец закоченеешь в какой-нибудь яме.

– У меня дела, – настаивал бродяга.

Чуть позже, когда мы укладывались спать, Суобнос незаметно схватил меня за руку.

– Встретимся завтра у опушки леса, – прошептал он.

– Ты вздумал бродить по лесу в такой мороз?

– Сейчас самое подходящее время, так как в лесу нечего есть, а мороз разжигает аппетит. Это вынуждает диких зверей подбираться к полям и фермам.

– Ты думаешь, что она выйдет из леса, как и все звери?

– Ей же нужно кормить лошадей.

Перед самым рассветом мы проснулись от потока студёного воздуха. Суобнос исчез, не закрыв за собой дверь. Утром, ускользнув из дома, мы рванули сквозь морозный туман к невидимому лесу.

Бродяга ждал неподалёку от деревьев, под которыми Банна обычно оставляла свои подношения. Он перескакивал с ноги на ногу и похлопывал себя руками по бокам.

– Чего так долго! – проговорил он, стуча зубами, когда мы были уже близко. – Хотите, чтобы я насмерть замёрз?

Мы прыснули со смеху, представляя, как он лежит окоченевший и скрюченный, словно старая коряга. Он влепил нам за это пару оплеух, мы пустили в ход кулаки, и вспыхнувшая потасовка немного нас согрела.