Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века - Сусанна Карленовна Цатурова

его поездках по Парижу, имеющих целью «поддержать добрых людей и жителей в единстве и уверенности (seurté)» ввиду угроз со стороны герцога Бургундского, парламентарии пытались избежать этой «почетной» миссии, ссылаясь именно на характер своей службы: «Палата является судебной (de justice) и не имеет сеньоров, привыкших ходить вооруженными, ни ездить на лошадях по городу, кроме как на мулах приезжать во Дворец… сеньоры сеансов не привыкли носить оружие, ни вести себя иначе, чем предписывает их занятие (soy mettre en autre estat que selon leur profession)… и им кажется странным ездить по городу, учитывая их положение и занятие (estaset profession)» (5 февраля 1414 г.). Таким образом, претендуя на привилегии аналогичные дворянским, парламентарии в этот период настаивают на своем особом статусе внутри «благородного» сословия. Все же большинство парламентариев, по замечанию секретаря, в итоге поехали «верхом и вооруженными» (montez et armez), однако такую уступку он обосновывает тем, что «даже люди церкви, буржуа и другие разных сословий» откликнулись на призыв короля (6 февраля, 9 февраля, 11 февраля 1414 г.).

В этой связи показательны случаи, когда парламентарии вполне добровольно и охотно восседают на лошадях и не считают это посягательством на свой особый статус, поскольку в этих случаях речь идет о внешнем престиже Парламента, участвующего в торжественных акциях. Так, шестнадцать чиновников едут на лошадях с «прелатами и другими к послам Англии… чтобы оказать почести англичанам» (8 августа 1414 г.). В другом случае речь шла о торжественной встрече «императора Сигизмунда, короля Венгрии и римлян; перед ним на лошадях ехали прелаты, герцог Беррийский… сеньоры заседаний и Счетов, прево Парижа и купцов, адвокаты и прокуроры заседаний и Шатле, буржуа, все на лошадях» (1 марта 1416 г.). Как видим, в данном случае лошади призваны лишь подчеркнуть статус процессии, и участие в ней соответствовало представлениям парламентариев о своем положении в обществе. В пользу такой трактовки свидетельствует и случай, когда речь шла о торжественном въезде в Париж короля «соединенного королевства Англии и Франции». Тогда парламентарии очень тщательно продумывали, в каком виде им следует появиться на церемонии, и Парламент, в контексте жесткого конфликта с властями, стремился подчеркнуть свое высокое положение в обществе, так не соответствующее отношению к нему англо-бургиньонских властей: он решил поехать на встречу «в длинных мантиях, приличествующих (decent), алого цвета, в шапках, подбитых мехом, на лошадях» (13 марта 1430 г.). Вновь упоминание о лошадях встречается, когда речь идет о присоединении к парламентариям адвокатов и прокуроров Парламента: им разрешено участвовать, если они имеют лошадей (13 июня 1430 г.). Выражением разочарования парламентариев накануне падения англо-бургиньонского режима представляется решение Парламента встречать регента герцога Бедфорда в 1434 г. «в почетных одеждах, пешими» (16 декабря 1434 г.).

Если поездка на лошадях могла восприниматься неоднозначно, например в военных целях, то отношение к ношению оружия не позволяло иной, кроме военной, трактовки, и потому встречало всегда недовольство Парламента. Восходящее к более глубокому идейному обоснованию в парламентской этике преимущества силы закона перед силой оружия, ношение оружия воспринималось парламентариями как посягательство на их главную привилегию и обязанность, определяющую их место в обществе: устанавливать мир и справедливость с помощью силы закона. Когда канцлер попросил «сеньоров заседаний» вооружиться для зашиты Парижа, секретарь был возмущен необходимостью потратить более 40 франков на вооружение и тут же вспомнил, что он к тому же и священник (prestre), подчеркнув двойное освобождение от ношения оружия (31 августа, 4 сентября 1416 г.).

Главная задача всех привилегий и атрибутов состояла в подчеркивании отличия парламентских чиновников от других подданных короля, во внедрении в общественное сознание представлений об особом статусе парламентария, обусловленного значимостью исполняемых им функций. В этом контексте показательны и те формы почтения, которые требовал Парламент от провинившихся в том или ином проступке людей. К наказанию (штрафы, тюремное заключение) Парламент обычно присоединял и особые ритуалы покаяния перед институтом, которые обязан был исполнить человек, как-то неуважительно или недостойно отозвавшийся о Парламенте или совершивший какой-либо проступок в отношении парламентария. О характере требуемых форм уважения к Парламенту, близких к религиозным, свидетельствует употребление для их обозначения слова «благоговение» (reverence), которое Парламент требует даже от короля[303]. Например, при попытке короля отменить пожизненные платы чиновникам Парламент заявил, что в связи с его особой властью и функциями в обществе «советников должны содержать и поддерживать в большой чести и благоговении (honneuret reverence)» (17 февраля 1406 г.). «Честь Парламента» не менее ревностно охранялась парламентариями: так, осуждая прокуроров за взятки и наказывая их за попытку протестовать против вынесенного решения. Парламент добавляет также и требование «в другой раз, если захотят передать какую-то просьбу, пусть передают ее в учтивой и надлежащей форме (en forme honeste et convenable)» (12 ноября 1414 г.). Подобные почести (honeur et reverence) считают полезным воздать Парламенту те, кто хочет заручиться его поддержкой и благосклонностью, например епископ Сансский перед созывом поместного собора в Париже (26 февраля 1429 г.).

Некоторые детали требуемого Парламентом «благоговения» раскрывают самооценку парламентариев и их стремление приравнять служителей закона к особой «священной касте» служителей культа государства.

Когда сборщик налогов с Парижа позволил себе угрожать судебному исполнителю, Парламент не только наказал его и отправил в тюрьму Шатле, но и простил лишь после того, как тот «смиренно на коленях умолял Палату простить его, что не оказал столь большого благоговения (reverence) к Палате, как она заслуживает» (18 мая 1403 г.). Здесь стоит обратить внимание также на позу: только на коленях, т. е. опустившись на оба колена, Парламент следовало умолять о прощении. В обществе, где важную смысловую нагрузку несли подобные формы поведения, опуститься на оба колена означало наивысшее почтение, которое подданный должен был оказать верховному лицу — королю[304].

Требуя к себе тех же форм почтения, что и к верховному суверену, Парламент так отстаивал свое положение «эманации королевской власти», органа, который без посредников (sine medio) осуществлял его верховную судебную власть, был «частью тела короля»[305]. Новые детали, весьма существенные для характеристики требуемых Парламентом форм почтения к себе, обнаруживаем в деле Р. Гризоля, маршала де Риё, который оскорбил судебного исполнителя Парламента и, будучи препровожден в тюрьму Консьержери, так умолял о прошении: «Многократно раскаивался, плача и твердя, что был пьян от вина в этот момент… на двух коленях заклинал о пощаде Палату, сложив руки, умоляя, чтобы она простила ему его проступок» (21 января 1405 г.). Помимо позы — опуститься на колени, здесь важна еще одна деталь — сложение рук, также означавшее наивысшее почтение, какое было возможно в средневековом обществе.

Наказывая Ж. Жандрю за жалобу герцогу Беррийскому на президента