Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Вот ведь абсурд: я нелегально жила у нацистки-вымогательницы и получала от нее такие вещи, каких даже привилегированные лица едва могли достать. По утрам, когда была на кухне одна, я наполняла водой бельевой бак, ставила его на две газовые конфорки, а потом перетаскивала на два стула, поставленных друг против друга. И принимала горячую сидячую ванну, плескалась и напевала. Порой я чувствовала себя в этой квартире настолько уютно, что даже не знаю, что сказать по этому поводу.

У Кохов ситуация тоже слегка разрядилась. Эмиля – ему было уже за сорок, и он страдал сильнейшей близорукостью – перевели в другую казарму, причем спросили, кто он по профессии. Ответил он так, как отвечали в ту пору все пройдохи: назвался поваром. О стряпне он, ясное дело, понятия не имел, но жена быстренько преподала ему кой-какие элементарные сведения.

Отныне Эмиль мог прибрать к рукам изрядное количество провизии. Ханхен сшила ему из клеенки что-то вроде жилетки с множеством карманов, которую он надевал под одежду. Когда, как бывало часто, в пожарной части готовили мясной рулет или биточки, она жертвовала карточками на белый хлеб, чтобы Эмиль мог “разбавить” фарш. И он в клеенчатых карманах килограммами таскал этот фарш домой. А кроме того, регулярно приносил целые буханки солдатского хлеба. Мне больше не приходилось выслушивать, в какие огромные суммы обходится на черном рынке хлеб, что я ем.

Теперь Ханхен Кох открыла мужу и ту правду, о которой он и так уже догадался: что я давным-давно не в Болгарии, а в Берлине. Ведь по возвращении я один раз ночевала на их супружеской кровати в деревянном каульсдорфском домишке. Эмиль Кох нашел тогда мою шпильку и сделал соответствующий вывод.

Когда я однажды опять сидела с Ханхен Кох в Кёпенике, в забегаловку неожиданно вошел Эмиль. Мы очень сердечно поздоровались и с тех пор иной раз встречались втроем. Тогда он угощал меня стаканом пива и одной-двумя сигаретами. Но у меня никогда не возникало ощущения, будто я у него в неоплатном долгу.

Карманные деньги, пять марок в неделю, я получала от Ханхен Кох по-прежнему, что очень меня угнетало. Она ведь вправду отрывала их от себя, потому что зарабатывала меньше ста марок в месяц. А вдобавок по-прежнему часто твердила мне манерным тоном: “Такая уж у меня натура, я всегда жертвую собой”.

С теми продуктами, какими мы располагали, я худо-бедно старалась вести хозяйство. Голодать никто не голодал, но зачастую еда была до ужаса однообразной и лишенной витаминов. Тем больше госпожа Блазе радовалась всему мало-мальски особенному, что я умудрялась добыть. Соль и горчицу, к примеру, по карточкам не продавали. Чтобы их достать, требовались знакомства в магазинах. Но слишком близкие знакомства я заводить не хотела, ведь иначе люди примутся задавать личные вопросы.

Вот почему я искала собственные пути и средства. Однажды я что-то купила в зеленной лавке и получила на сдачу лишних пятьдесят пфеннигов. Заметила я это только дома. Пятьдесят пфеннигов – сумма, конечно, ничтожная, ведь деньги не имели покупательной способности. Но я хотела быть честной, а потому на следующий же день опять пошла в зеленную, чтобы вернуть этот излишек. Продавщица искренне растрогалась, что в войну, когда весь народ очерствел, еще встречаются честные люди.

К этому фокусу я потом прибегала во многих других магазинах. Говорила: “Две недели назад я что-то у вас покупала. И дома заметила, что мне сдали лишних пятьдесят пфеннигов, но в ваши края снова попала только сейчас и хочу вернуть деньги”. Ответом всегда были радость и уважение, так что я, например, получила без карточек фруктовую пасту, которую продавали только из-под прилавка: целых три пачечки. Бюрхерс был счастлив, Блазе в восторге, а третий пакетик я вручила Ханхен Кох.

Однажды я пошла в крытый рынок на Ригаэр-штрассе в районе Фридрихсхайн. Луиза Блазе раньше работала там приходящей прислугой у супругов, державших мясную лавку.

– Сходи к ним, передай от меня поклон, – попросила она.

К моему удивлению, после короткого разговора лавочница без всяких карточек подарила для госпожи Блазе большой круг кровяной колбасы, а еще две небольшие колбаски – “для вас и для голландца”.

Я была ошарашена:

– Откуда вы меня знаете?

– Так ведь ясно же, кто вы. Курт живет тут неподалеку, и он мне рассказывал, как тяжко вам приходится.

Значит, на самом деле здешний народ язык за зубами не держал, но мне постоянно везло – никто на меня не доносил.

Как обычно, когда я приносила госпоже Блазе какую-нибудь весточку, она приходила в восторг, оттого что я, как она выражалась, что-то за нее пережила. В таком вот веселом, радостном настроении она сообщила мне, что чета мясников всегда считала ее очень добропорядочной. А ведь каждый раз, когда работала у них, она уводила с прилавка мясо и колбасу. Здорово наловчилась.

За каждой покупкой приходилось подолгу стоять в очередях, в среднем около часа. У меня это время удваивалось. Дело в том, что из осторожности я каждый раз отоваривала продуктовые карточки Бюрхерса и госпожи Блазе в разных магазинах, чтобы любопытная продавщица не спросила: “Так вы Бюрхерс или Блазе? И кто этот второй?”

Вообще-то полагалось записывать на карточке полное имя. Но я указала только первую букву: Г. Бюрхерс.

– Надо отгадывать, как вас зовут? – спросила как-то продавщица. – Герда!

– В точку, – просияла я. Она соответственно заполнила карточку. В этом магазине я отныне была Гердой Бюрхерс.

Нередко в очереди меня просили поменяться местами, потому что двое знакомых хотели поболтать. И однажды я таким манером познакомилась с женщиной лет сорока, внешне очень симпатичной. Эта госпожа Розе очень громко рассказывала тугоухой собеседнице о своей престарелой матери, которая нуждалась в постоянном уходе. Так я узнала, что ее вечно мучает нехватка стирального порошка, ведь раны на ногах матери надо часто перевязывать, да и постельное белье приходится менять по нескольку раз за день.

Тут я могла помочь. Госпожа Кох дала мне целую горсть помятых карточек на так называемый стиральный порошок и хозяйственное мыло. Это были карточки клиентов, которые вообще-то надлежало куда-то там вклеивать, но ей не хотелось взваливать на себя еще и это. Но и использовать карточки она тоже не могла, ведь каждый бы смекнул, откуда они взялись. Словом, я подошла к той женщине, вежливо извинилась, что подслушала разговор, и предложила ей карточки на мыло, если у нее найдется что-нибудь в обмен.

– Без проблем, у меня полно продуктов, – сказала она, – мама почти ничего не ест. Могу предложить хлебные карточки.

Потом она назвала мне свой адрес, на одной из улиц неподалеку от Штралауэр-аллее, и сообщила, что раньше была помощницей зубного врача и придает огромное значение гигиене. Сделав большую эффектную паузу, она добавила, что вообще-то всегда жила в Темпельхофе. Я не сразу поняла, как реагировать на это сообщение, но на всякий случай слегка кивнула. И правильно сделала: Темпельхоф считался куда как благоприличным районом.