Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Не могу описать невероятный восторг, вызванный во мне этой какофонией, смесью идиотской темно-коричневой песни про орех и заявления “голой задницей сверкаю”. Дисгармония воодушевила меня, стала для меня знаком сопротивления.

Этот случай еще долго меня не отпускал: ведь подпоясанный веревкой бродяга сумел приложить сотни солдат. И с ним самим ничего не случилось. Так чего же можно добиться разумно организованным сопротивлением, спрашивала я себя, сейчас, когда война уже вряд ли продлится очень долго?

Стоит, думала я. Стоит маршировать не в такт. И стоило терпеть все эти страхи и мерзости. Ведь жизнь прекрасна.

5

Наш консьерж Грасс был одаренный комик. А поскольку нацисты, как все диктаторы, чувством юмора не обладали, едва ли не всё, над чем можно было от души посмеяться, связывалось с Сопротивлением.

Однажды под вечер я шла в сторону Обербаумбрюкке в нескольких шагах за Александером Грассом, когда нам навстречу попался местный нацистский павлин. Так в народе прозвали определенных чинуш из НСДАП. Неожиданно Грасс начал двигаться так, будто у него нет хребта. Он отсалютовал павлину гитлеровским приветствием, вскинув руку, и одновременно, извиваясь угрем, отвесил поклон. А при этом выдал этакий словесный салат из “хайль Гитлер” и “добрый день, дорогой сосед”. Павлин захохотал и невольно выдал в ответ не менее идиотский салат, над которым я еще долго потом смеялась.

Грассов назначили также старшими по бомбоубежищу, что мне было очень на руку. А чтобы держать господ в мундирах на расстоянии, Александер Грасс даже добровольно стал помощником дружинника ПВО. Вообще-то такой должности не существовало, по крайней мере официально. Но он объяснил ответственному дружиннику, что в нынешнее тяжкое время все соотечественники должны держаться заодно и потому он готов взять на себя полную ответственность за квартал Ам-Обербаум, 1–3. Он позаботится, чтобы все, в том числе старики, в случае воздушного налета проследовали в бомбоубежище. А после отбоя проконтролирует, не упала ли где зажигательная бомба. И все это он сделал только затем, чтобы я могла спокойно спуститься в бомбоубежище. Когда однажды вдруг появился-таки какой-то деятель в форме, Грасс немедля взял его в оборот и убалтывал до тех пор, пока тот не ушел.

Бомбоубежище представляло собой одно большое помещение, где сидели жильцы всех трех домов. Некоторые на собственных стульях, большинство на примитивных лавках, сколоченных Грассом. При воздушной тревоге народ всякий раз притаскивал с собой самое необходимое. Мадам Грасс, особа весьма корпулентная, с важным видом стояла тогда посредине убежища и очень громким голосом указывала каждому его место, которое он и так знал.

Так называемая молодежь собиралась в углу. Там мы регулярно видели Грету, дочь Грассов, продавщицу из продуктовой лавки. Помимо нее, была еще жонглерша, снимавшая комнату в одном из соседних домов. Она страдала хроническим конъюнктивитом и лечилась у окулистки д-ра Марты Юн, известной как антифашистка и ярая противница режима. Однажды жонглерша объявила мне, что прекрасно знает, кто я такая. Один из учеников цойтенской цирковой труппы Кауфхольд рассказал обо мне. Стало быть, обо мне опять вовсю судачили, хотя (или как раз потому что) госпожа Фьоки пыталась сделать из моей персоны большой секрет. Вправду удивительно, что никто на меня не донес.

К молодежи относилась еще и Лотта. Проститутка, как она без стеснения признавалась. В лице этой пылкой противницы нацистов я имела надежную защиту. О своей профессии она говорила совершенно откровенно и на самом смачном берлинском диалекте, чистейшем уличном жаргоне. Фигуре ее могла позавидовать любая заурядная манекенщица. “Ножки, как у Марлен!” – кричали ей вслед мужчины. Только вот нос подкачал, походил на здоровенный огурец, вдобавок кривой: сперва он резко отклонялся налево, потом – резко направо. Лотта постоянно острила, и не только над собственным носом. Стоило ей открыть рот, все хихикали, кричали, покатывались со смеху. Доведись мне присуждать пальму первенства за гениальный комизм, было бы очень трудно выбрать между Александером Грассом и шлюхой Лоттой. Некоторое время я пыталась объединить их в дуэт, полагая, что будет очень здорово, но ничего не вышло. Они вообще не реагировали друг на друга, разве что обменивались банальностями.

– Вообще-то профессия у тебя классная, – как-то раз сказала я Лотте, просто чтобы показать, как она мне нравится.

А Лотта ответила:

– Да только тебе не годится. Коли уцелеешь – а по-моему, так оно и будет, – пойдешь учиться, дохтуром станешь. Вот такая у тебя дорога, а у меня другая.

Как-то раз, поднимаясь по лестнице к нашей квартире, я услыхала на чердаке жуткий гром. И мгновенно до смерти перепугалась: гестапо? Но тотчас себя одернула: чепуха. Если на меня донесли, зачем им на чердаке-то молотить? Впрочем, чтобы обуздать страх, надо выяснить, что там творится.

Тем же вечером Александер Грасс объяснил мне, что творилось наверху: бригада строителей пробивала толстые брандмауэры между домами, чтобы с одного чердака можно было перейти на другой.

В подвале такие проемы проделали уже давно. На случай если один выход завалит, можно выбраться наружу через другой. Вот наш помощник дружинника и уговорил старшего пэвэошника устроить такие проемы и на чердаке. Когда он рассказывал про тот разговор, мы с Бюрхерсом хохотали до слез. “Поймите, товарищ, тут надо мыслить логически, – сказал Грасс начальнику, – куда людям бежать? Когда сверху сыплются бомбы, они бегут вниз, а когда бомбы взрываются, им надо снова бежать снизу наверх”. Извиваясь угрем, Грасс с бешеной скоростью нес эту чушь, пока вконец не задурил начальнику голову и тот не согласился.

А поступил наш консьерж так исключительно ради меня.

– Коли опасность придет снизу, от самого низкого сброда, какой только есть на свете, от нацистов, вы бегите не вниз, а наверх. Ведь у подъезда обычно торчит еще один из ихних. Через чердак попадете в другой дом и выйдете на другую улицу, – сказал он мне.

Когда я хотела поблагодарить, он отмахнулся:

– Ох, за что тут благодарить. Наоборот. То, что творят с вами и со всеми вашими, чудовищно. Мы должны благодарить, когда можем помочь вам.

Лотта подцепляла клиентов вечерами в пивнушке Альтермана на Мюленштрассе, прямо за углом. Я временами тоже туда заходила. Когда Луиза Блазе бывала в добром настроении, она совала мне зеленую стеклянную банку с патентованной крышкой и посылала за пивом. По-моему, пивнушка была отвратная, как и пиво. К тому же я боялась от выпивки потерять над собою контроль, а я хотела постоянно быть начеку и в ясном уме. Вот и наловчилась незаметно для Блазе бесшумно выливать пиво из большущей кружки в кухонную раковину.

Как-то раз она велела мне передать Альтерману привет.

– Мужики, – громко провозгласил на это хозяин, – помните Бездонный Пузырь?

Несколько старых выпивох, уже после обеда изрядно навеселе, во всю глотку объяснили остальным, откуда это прозвище: Блазе без передышки дула пиво[48]. Пивнушка загалдела. Потом какой-то пьяный старикан бродил от стола к столу и что-то шептал, вызывая новые взрывы хохота.