Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Со своей женой Трудхен Курт познакомился в зеленной лавке. Молодая девушка, худенькая, с курчавыми волосами, развешивала там картошку. Прежде чем подошла его очередь, какая-то покупательница сказала Трудхен: “Ох и шикарный у вас перманент, парикмахер здорово постарался”. На что Трудхен ответила: “Мне перманент ни к чему, это все от природы. Я к парикмахеру не хожу, экономлю”.

Курт, у которого никогда не было друзей и который никогда не решался заговорить с девушками, подумал: женщина, которой не нужен парикмахер, как раз то, что надо. Он пригласил ее на свидание, сводил в кино, раз и другой, а потом женился. Вскоре у них было уже трое детей.

Иногда они заявлялись в гости всей семьей. Дети уже подросли, но в школу пока не ходили. Бледные, истощенные, умственно отсталые и совершенно невоспитанные, они шумно бесились на кухне. Мне было жаль госпожу Блазе. Ей, конечно, хотелось любить внуков, но это было невозможно.

Трудхен тоже не выносила своих детей. Большей частью она сидела на угольном ларе и курила. Наверно, и дома поступала примерно так же. В первый раз мы еще участвовали в этой суррогатнокофейной компании на кухне. Старший ребенок все время молотил мать по коленям и орал: “Хочем домой, домой, домой!” Старуха Блазе обиженно загрустила, а в конце концов передразнила ребенка: “Домой, домой”.

А Трудхен вдруг разразилась поистине идиотским смехом. Свекровь просеменила к угольному ларю, присела на корточки, приблизила свое лицо к лицу невестки, так что их носы соприкоснулись, разинула собственный беззубый рот и хамски скопировала этот смех. Беззащитный Курт в отчаянии сидел рядом. Таким я себе штурмовика не представляла.

Мы с Бюрхерсом сбежали к себе в комнату. Минутой позже в дверь постучали – Курт:

– Можно я немного побуду у вас? Не могу больше.

Некоторое время мы втроем вполне гармонично беседовали о будничных вещах, пока семейство не собралось восвояси. Так мало-помалу и подружились.

3

Когда я прощалась с Цойтеном, госпожа Фьоки сказала, что при случае я могу пойти к ее младшей сестре Миранде – та живет в Кройцберге – штопать чулки. Мол, там бы я сидела в тепле, меня бы кормили, да еще и платили бы по пятьдесят пфеннигов в час – такова была договоренность. Кстати, муж Миранды, некий Камилло фон Вайсенфельд, служит в министерстве пропаганды. Я пришла в ужас, но она тотчас меня успокоила: никогда в жизни Камилло не станет ни на кого доносить, он самый порядочный человек во всем семействе.

И однажды я отправилась с Обербаум по этому адресу на Котбусер-Дамм. Что в прошлом Миранда фон Вайсенфельд была цирковой танцовщицей, уже нипочем не скажешь. Она очень располнела и по-немецки говорила до ужаса неправильно. Шесть часов кряду, пока домой не пришел хозяин, я штопала огромную гору чулок. Камилло фон Вайсенфельд прекрасно знал, кто я такая, поэтому от смущения оба мы неловко и бессвязно заговорили о погоде.

Потом Миранда велела нам отнести чулки в спальню. На ночном столике сразу бросалась в глаза брошюра под названием “Как правильно говорить по-немецки”.

– Вам это, знаете ли, ни к чему, а ведь вы в таком тяжелом положении, – сказал Камилло фон Вайсенфельд и опять покраснел.

Между мной и этим стройным мужчиной спонтанно установилось взаимопонимание, непосредственное, через зрительный контакт. Белозубый, с узким лицом, в огромных роговых очках, он был совершенно непохож на кровожадного врага, с которым мне хотелось хоть разок встретиться лицом к лицу.

Вечером я вернулась домой поздно. Бюрхерс пришел раньше меня и заявил, что нет никакого смысла работать за эти жалкие три марки. А я бы охотно продолжила, чтобы поближе познакомиться с тамошней средой и с сотрудником геббельсовского министерства.

Днем, когда Бюрхерс был на работе, я не сидела сложа руки. Фактически все хозяйство было на мне. Одни только покупки отнимали уйму времени. Кроме того, я возобновила свои многочасовые странствия по городу. И вскоре хорошо изучила территорию между Обербаумбрюкке и Гёрлицким вокзалом, Штралауэр-аллее и Трептов-парком.

Я испытывала большую потребность в умственных занятиях. Хотелось наконец-то почитать что-нибудь разумное. Поэтому я попросила Ханхен Кох приносить мне книги, лучше всего из библиотеки Карла Яловича. Сама я давно уже не поддерживала связь с папиным братом. Слишком это опасно. Но я знала, что он по-прежнему живет в Панкове и благодаря браку с нееврейкой Фридой депортация миновала его стороной.

Я не сомневалась: в книжном шкафу у Карла дешевого чтива нет. А Ханхен Кох жаждала завязать контакт с еврейским интеллектуалом, да еще и братом моего отца, и потому с радостью согласилась выполнить мою просьбу.

Правда, когда она притащила мне в кёпеникскую забегаловку третью или четвертую толстую книгу, с ней случился своего рода срыв. Она так рыдала, что народ начал глазеть на нас. Ради меня она готова на любые жертвы, всхлипывала Ханхен, с упреком протягивая мне хлеб, купленный втридорога на черном рынке. И дело не в том, что она таскает толстые книги. Хуже всего, что Карл не должен знать, кому они предназначены. Вот она и прикинулась, что сама обожает серьезную литературу. И теперь вынуждена обсуждать с Карлом содержание каждого тома, который ему возвращает. А это уж чересчур, у нее и так забот полон рот, не может она еще и читать по ночам толстые и совершенно непривычные для нее книги.

Обербаумбрюкке на исторической открытке: справа – жилой квартал Ам-Обербаум, 1–3. В среднем доме № 2 Мария Ялович жила у Луизы Блазе в 1943–1945 гг.

Мне было донельзя неловко. И я поспешно сказала, что с этим надо немедля покончить. Она, конечно, запротестовала. И теперь я прилагала к каждой книге, которую она относила Карлу, коротенький текст: несколько строчек с общей оценкой, составленной так, что дискутировать было не о чем. В поезде по дороге в Панков она должна была выучить мою записку наизусть. Что и делала со всем старанием.

После войны Карл рассказал мне, что всегда очень радовался таким приветам от меня. “Я сразу узнал твои формулировки, – сказал он, – ни секунды не сомневался, что такие оценки могут принадлежать только тебе”. Правда, через несколько недель обмен прекратился, потому что поездки в Панков стали госпоже Кох совершенно не по силам.

Труда придумала кое-что другое. Она активно пользовалась библиотечными абонементами и просто записала меня в один из филиалов и внесла залог. Конечно, там были преимущественно тривиальные романы. Но все же лучше, чем ничего, подумала я и решила написать работу об этом виде литературы. Ведь вскоре я обнаружила, что и в дешевых романах нет-нет да и попадаются пассажи, содержащие очень хорошие описания. Вероятно, авторы описывали в таких случаях собственный жизненный опыт.

Как-то раз в абонементе мне попал в руки растрепанный том Теодора Фонтане. Корешок был оторван, последние страницы отсутствовали, но тем не менее я решила непременно взять эту книгу.