Расколотый разум - Элис Лаплант

Она снова встает, обходит стол, тянется, будто бы хочет схватить тебя за плечи. Чтобы вытрясти это из тебя. Но что? Ты для нее бесполезна. Ты качаешь головой.

Девушка открывает рот, сомневается, но все же заговаривает:

– Аманда держала в руке медальон. Наверное, она сорвала его с шеи моей матери, когда они боролись. А потом наступило трупное окоченение.

Женщина отходит от тебя, поворачивается к девушке. На ее лицо стоит посмотреть.

– То есть она отрезала ей все пальцы, чтобы его забрать.

– Фиона, – произносишь ты.

– Да, мам, я здесь.

– Фиона, девочка моя.

В голосе женщины слышится лед.

– Маленькая, но талантливая актриса. – Она обращается к девушке. – Мы могли бы выдвинуть вам обвинение в соучастии.

Теперь девушка дрожит. Настал ее черед мерить комнату шагами.

– Продолжайте говорить о пальцах, пожалуйста. Пожалуйста, Дженнифер. Попытайтесь вспомнить.

Но ты молчишь. Ты сказала все, что было, без утайки. Ты сидишь в странной комнате с двумя странными женщинами. Ноги болят. В желудке пусто. Ты хочешь пойти домой.

– Уже пора, – говоришь ты. – Мой отец, он будет так волноваться.

Девушка снова заговаривает:

– Я не смогла вырвать медальон из рук Аманды. Она его так крепко держала. Это все трупное окоченение. Я запаниковала. Я была уверена, что кто-то вот-вот войдет. А потом моя мать просто принялась за работу.

Начала отрезать пальцы.

– Да.

– Она вернулась к нам домой, взяла скальпель и лезвия. Сначала вымыла руки, будто бы готовилась к процедуре в операционной. Нашла полиэтиленовую скатерть и пару резиновых перчаток на кухне. Подложила скатерть под руку Аманды. Потом вставила первое лезвие в скальпель и начала отрезать пальцы, по одному, после каждой ампутации меняя лезвие. Ей пришлось отделить все четыре пальца, прежде чем она смогла высвободить медальон.

– А что вы сделали потом?

– Отвела ее домой, вымыла, уложила в постель. Вернулась и все убрала. Это было легко – я просто завернула все в скатерть и поехала к мосту на Кинзи-стрит. Потом вернулась домой, в Гайд-парк, и ждала, когда появится полиция. Я думала, что они точно все узнают, что у меня нет шансов.

Женщина не двигается пару мгновений:

– Дженнифер?

Ты ждешь, когда она скажет еще что-нибудь. Но она, кажется, лишилась дара речи.

– Некоторые вещи озадачивают.

– Да. Некоторые вещи. – Она выглядит жалко. Выглядит побежденной.

Ты говоришь:

– Мне не важно, что будет со мной. Но Фиона.

Женщина отнимает от меня руку и смотрит на Фиону, та все еще ходит по комнате. Десять, двадцать, потом и тридцать секунд. Болезненные полминуты. А потом она принимает решение.

– Нет. Не обязательно упоминать об этом всем. Никому. Самое худшее уже случилось. Для Аманды уже нет никакой разницы. Ничего не изменит того, что случилось с твоей матерью.

– Мама. – Девушка открыто плачет. Она подходит, опускается перед твоим креслом и кладет голову тебе на колени.

– Спасибо, – говорит она женщине среднего возраста.

– Это не ради вас. К вам я нисколько не расположена.

Никто больше ни на кого не смотрит. Ты вытягиваешь руку и касаешься ярких волос. Запускаешь в них пальцы. К твоему удивлению, ты что-то чувствуешь. Мягкость. Такая шелковая роскошь. Ты наслаждаешься ею. Чтобы восстановить свои тактильные ощущения. Ты треплешь ее по голове, чувствуешь ее тепло. Это приятно. Иногда и мелочей достаточно.

Она не голодна. Так зачем они все еще ставят перед ней еду? Жесткое мясо, яблочное пюре. Чашка с яблочным соком, будто бы она ребенок. Она терпеть не может его привязчивый сладкий запах, но ее так мучит жажда, что она пьет. Она хочет почистить зубы после, но они говорят: «Не сейчас, это мы сделаем позже». Потом, гораздо позже, что-то мокрое и жесткое трет щетинками по ее языку, к губам подносят чашку с водой и убирают ее слишком быстро. Полощи. Сплевывай.

Объемистый памперс, какой стыд.

– Отведите меня в ванную.

– Нет, я не могу, у нас сегодня не хватает персонала, все на шестнадцатичасовых сменах. Кто-нибудь тебя потом переоденет. Дженис. Я пришлю ее, когда она вернется с перерыва.

– Дженнифер, ты совсем не ешь. Дженнифер, нужно поесть.

С ней в палате пять человек. Четыре женщины и мужчина. Он сосет палец, прямо как младенец. Сестры зовут их всех Убийцами Дам.

Здесь нет любезностей. Никто не сглаживает острые углы. Здесь нет спасения.

Раз в день их выпускают погулять по дворику, залитому бетоном. Прохладно, должно быть, время года меняется. Это лучше, чем удушающая жара. Она старается держаться подальше от остальных, особенно от акробата, которому нравится врезаться в людей, а потом умолять, чтобы на него пожаловались.

Она ходит взад-вперед по двору, голова опущена. Ничего не видит, ни с кем не говорит. Так безопаснее. Иногда с ней гуляет ее мать, иногда Имоджена – подруга с первого класса, она щебечет о детских площадках и мороженом. Чаще же она гуляет одна. У нее видения. Ангелы с огненными волосами, бесконечно поющие гимны.

– Она опять за свое, – послышался рядом голос.

– Остановите это! Остановите ее! – Голос курильщика, прерывающийся кашлем.

Ангелы продолжают петь. Gloria in excelsis Deo. Они посылают спасителя. Очень юного, но он справится. Он принесет три дара. Первый она не должна принимать. Второй пусть отдаст тому, кто первым заговорит с ней ласково. Третий же только для нее. Это слово Божье.

У ее матери, красота которой была известна на пять королевств, было пять влиятельных поклонников. На Страстную пятницу один принес ей кролика – символ плодовитости и обновления. Второго сложно было превзойти – он подарил ей черную кошку – символ ведьмовского шабаша в канун Дня Всех Святых. А в ночь перед Рождеством в ее дворике к дереву оказался привязан осел. И это в Джермантауне! Ее родители сказали, что это будет ей уроком. Но она отказала всем поклонникам, потому что ждала. А потом появился Он.

Ее грубо касаются чьи-то руки.

– Дженнифер, сейчас тебе придется успокоиться, или мы будем вынуждены снова поместить тебя в изолятор. Да. Почему ты так рыдаешь на этот раз? Ты можешь объяснить словами? Не сегодня, да? Ладно, просто веди себя потише. Вот так вот. Тсс.

Но когда все завершено, когда конец уже близок, что остается? С чем ты остаешься? С физическими ощущениями. Наслаждение от освобождения кишечника. От того, что кладешь голову на мягкую подушку. То, как ослабевают ремни, стягивавшие тебя весь день. Просыпаться от кошмаров и понимать, что они, в сущности, самые приятные из снов. Теперь, когда все завершено, когда конец уже близок, она может подумать. Она может позволить себе соскользнуть в те места, в которые бы раньше не отправилась.