Расколотый разум - Элис Лаплант

Мрачные серые стены. Окон нет. Серый стальной стол, на нем ничего нет, кроме цилиндра с заточенными карандашами и нескольких фотографий. На них разные изображения, от поблекших черно-белых дагеротипов суровых мужчин и женщин, одетых по моде вековой давности, до современных мужчин и женщин, многие из которых с детьми, многие – в униформе. И лишь одна фотография самой женщины, в самом центре коллекции, на ней она стоит рядом с другой женщиной, худой, пепельной блондинкой, они соприкасаются плечами.

– Садитесь. – Она выдвигает крепкий деревянный стул. Затем открывает угловой шкаф и вытаскивает две бутылки воды. Одну отдает тебе: – Вот, попейте.

Ты жадно глотаешь. Ты и не знала, что так хочешь пить. Женщина замечает, что бутылка уже пуста, забирает ее у тебя из рук и предлагает вторую. Ты ей благодарна. Ноги и стопы болят, так что ты сбрасываешь обувь, шевелишь пальцами. Это был долгий день операций, собранности, день, когда нельзя позволять вниманию рассеяться.

Женщина усаживается у другой стороны стола.

– Вы помните что произошло в последние тридцать шесть часов?

– Я была на работе. Сначала на операции, потом на вызовах. Насыщенная неделя. Я проводила по четырнадцать часов в день на ногах.

Ты разгибаешь колени и вытягиваешь ноги вперед, будто бы в доказательство своих слов. Она на них не смотрит. Она сосредоточена на том, что ей нужно сказать.

– Думаю, что вы с утра были в клинике «Новой Надежды». Но перед этим у вас было небольшое приключение.

– Я не очень понимаю, что к чему, – говоришь ты. А потом осознаешь, что почти ничего не имеет смысла. Почему ты сидишь здесь с незнакомкой, в чужой одежде?

Ты смотришь на ноги и понимаешь, что и обувь не твоя: она слишком широкая и не того цвета – красная. Ты всегда носила только кеды и простые черные лодочки. Тем не менее ты натягиваешь их, пытаешься встать, бороться с той удобной, жесткой деревянной поддержкой, что была у твоих бедер и ягодиц.

Пора идти. Снова домой, опять домой, ура-ура. Перед тобой всплывает картинка: поезд, проезжающий по иссушенной земле, бельевая веревка, натянутая меж двух деревянных столбов, с нее свисают мужские брюки, женское домашнее платье и несколько цветастых платьев для девочки.

Высокий темный мужчина с приятным грустным лицом присаживается на колени рядом с тобой, пока ты копаешь яму в земле. Он запускает руку в карман, вытаскивает полную горсть монет, открывает ладонь и роняет их в ямку. Потом он помогает тебе их засыпать и утрамбовать землю, чтобы не было заметно.

– Закопанное сокровище! – говорит он, и у его глаз появляются морщинки. – Но знаешь, что тебе нужно? Карта. Чтобы ты смогла вспомнить и выкопать его, когда оно тебе понадобится.

– Я не забуду, я никогда ничего не забываю. – На этот раз он смеется в голос. Через год вернемся и посмотрим. Но этого никогда не случилось.

– Пора, – говоришь ты и привстаешь.

Женщина перегибается к тебе, кладет тебе ладонь на руку и осторожно, но настойчиво возвращает тебя в сидячее положение.

– Ты уже куда-то уходила на минуту только что.

– Я вспоминала отца.

– Приятные воспоминания?

– Всегда приятные.

– За это стоит быть благодарной. Какое-то время она сидит недвижно, потом трясет головой.

– Около вашего старого дома вчера было неспокойно. Сосед сообщил, что была попытка взлома. Это были вы?

Ты поднимаешь руки, пожимаешь плечами.

– Если это и были вы, вы были не одни; сосед видел двоих и, возможно, еще больше людей у вашего бывшего дома. Пока мы туда доехали, все уже разбежались.

Резко заиграла музыка. Что-то вроде ча-ча-ча. Женщина встает и берет со стола маленькую металлическую штуковину, подносит ее к уху, слушает, произносит несколько слов. Смотрит на тебя и говорит еще что-то. Потом кладет устройство.

– Это была Фиона. Она уже едет.

Кто такая Фиона? Видения приходят и уходят. Ты бы предпочла, если бы они приходили и оставались, задерживались. Тебе нравятся эти визиты. Без них мир был бы гораздо более мрачным местом. Но женщина не слушает. Вдруг она подается вперед. Она рассматривает каждую черточку в тебе. Она прогоняет взглядом последнее, что осталось от твоего видения.

– Наступило время для правды. Почему вы сделали это?

– Почему я сделала что?

– Отрезала ей пальцы. Если я пойму это, все остальное сложится воедино. Если вы убили Аманду, я верю, что у вас были на это причины. Но я не верю, что вы могли хладнокровно убить и искалечить.

– Искалечить – уродливое слово, – говоришь ты.

– Вся эта история – уродство.

– Кое-что было необходимо.

– Расскажите мне почему. Почему это было необходимо? Расскажите. Это нужно именно мне. Раз я вас нашла, раз вас поместили в специальное государственное учреждение, все кончено. Дело закрыто. Но не до конца. Оно никогда не будет закрыто для моего разума, пока я не узнаю.

– Она не хотела, чтобы все зашло так далеко.

– Что? Чего она не хотела?

– Так продолжалось долгое время.

– Иногда все идет по нарастающей. Я понимаю. Правда.

Стук в дверь. Женщина встает, впускает девушку с короткими волосами.

– Мама! – Она вбегает и обнимает тебя, не отпуская. – Слава богу, ты в порядке. Ты заставила нас так волноваться. Детектив Лутон оказалась настоящим чудом.

– У меня были на то свои причины, – говорит женщина постарше.

Лицо девушки напрягается.

– Да? Она вспомнила? Что она вам сказала?

– Пока ничего. Но я чувствую, что скоро скажет. Очень скоро.

– Это отлично! – скорбно говорит девушка. Она не выпускает твою руку. Более того, она стискивает ее крепче прежнего.

– Мама, тсс. Ты не обязана ничего говорить. Это уже не важно. Они тебе больше ничего не смогут сделать. Они не признают, что ты можешь отвечать перед судом. Ты меня понимаешь?

– Грязная работа.

Старшая женщина:

– Да, это была грязная работа. Как вам удалось избавиться от окровавленной одежды?

– Мам, тебе не нужно ничего говорить.

– Ее унесли.

– Кто ее унес?

Ты пожимаешь плечами. Показываешь пальцем.

– Мама… – Девушка прячет лицо в ладонях, тяжело оседает на стуле.

– Дженнифер, что вы говорите?

– Она. Там. Она забрала окровавленную тряпку, перчатки. Отмыла все.

– Детектив Лутон – Меган – я не знаю, почему она это говорит.

Но уже слишком поздно. Женщина среднего возраста поднимает руку, с ее лица исчезла всякая мягкость.