Расчет с прошлым. Нацизм, война и литература - Ирина Млечина

Самый лаконичный биографический портрет Альфреда Андерша принадлежит Максу Бензе: «Год рождения 1914, мелкобуржуазного происхождения, баварец, гимназист в Мюнхене, ученик книготорговца, конторский служащий, недовольный, очкарик, велосипедист, куритель трубки, читатель Рильке, руководитель коммунистической молодежной организации, революционер, заключенный, подпольщик, солдат, индивидуалист, ревизионист, ренегат, антифашист, антибольшевик, дезертир, военнопленный в США, основатель и редактор журнала «Дер руф», возвращенец, европеец, диалектик, оппозиционер, нонконформист, издатель журнала «Тексте унд Цайхен»…

В 1952 году Андерш изложил основные вехи своей жизни в автобиографическом эссе «Вишни свободы», выдвинувшем его в ряд самых значительных фигур на литературной сцене ФРГ и охарактеризованном критикой позднее как «самое значительное человеческое свидетельство» о войне и предвоенном времени. «Вишни свободы» – это и индивидуальная исповедь, и опыт философского осмысления исторических событий 1920-1940-х годов в Германии, и политическая программа человека, прошедшего сложный путь, полный противоречий, осмысления, совершившего во время войны в ответственный момент жизни отчаянный и смелый шаг – дезертирство из вермахта, обозначившее коренной поворот в судьбе. Точнее и глубже других понял значение «Вишен свободы», как и характер времени, в какое они были написаны, Генрих Бёлль, замечавший в том же 1952 году: «Перед лицом усиливающейся ремилитаризации возникла душная тишина» вокруг книг авторов, начавших писать после 1945 года, которые однозначно выступили против войны, в то время как литература, романтизировавшая войну, и мемуары генералов (Андерш назовет это позднее «оправдательной литературой») пользовались бешеным спросом, а «Лис пустыни» (прозвище маршала Роммеля, командовавшего африканским корпусом) «сходу завоевывал сердца». Требовалось мужество, чтобы в начале 50-х годов двадцатого столетия опубликовать книгу, мотивирующую и оправдывающую дезертирство: с одной стороны, события войны еще были слишком близки, оставались болевым пунктом для миллионов немцев; с другой, прошло уже достаточно времени, чтобы начался новый виток вооружений, нового прославления «воинских доблестей».

Эпизоды этой автобиографии тесно сопрягаются с узловыми событиями первой половины столетия в Германии: отрочество в доме националистически настроенного отца, офицера Первой мировой войны и ярого приверженца генерала Людендорфа; юность, отмеченная разрывом с мелкобуржуазной средой и национал-консервативной атмосферой родительского дома. Вступление в компартию и недолгосрочное пребывание в роли вожака Коммунистической молодежной организации Баварии. Арест после прихода Гитлера к власти и короткое заключение в Дахау. Повторный арест и после освобождения окончательный уход из политической борьбы, разрыв с партией, с марксистской философией и идеологией. Внутренняя эмиграция, выразившаяся в «тотальной интроверсии», ставшей ответом на шок тоталитарного государства. Погружение в мир искусства и литературы. Вынужденная служба в вермахте в годы Второй мировой войны, завершившаяся актом окончательного и абсолютного самоотторжения от ненавистной системы, – дезертирством и американским пленом.

Дезертирство предстает здесь как сознательно избранное действие, в котором самореализуется человек. Бегство из армии как выбор свободы, понимаемой, конечно, гораздо шире, нежели уход от подавляющего диктата военизированного коллектива (хотя и сам по себе этот мотив чрезвычайно занимает Андерша и возвращается позднее в большом романе «Винтерспельт»).

«Отдаление от части», «самовольная отлучка» (так позднее назовет свою повесть о дезертире Генрих Бёлль) – акт «захвата собственной судьбы». Брошенная в траву винтовка, горсть кислых вишен в пустынной лощине на итальянском фронте, сорванная под грохот приближающихся американских танков, – такова символика перехода «границы внешней и внутренней».

Современная тоталитарная система представляется Андершу как «технически всеобъемлюще организованная структура из террора и пропаганды». Свой уход Андерш трактует прежде всего как ответ на современную диктатуру, имеющую мало общего с «деспотиями старого стиля».

Национальная самокритика и самокритика индивидуальная у Андерша нерасторжимы. Далекий от утопических иллюзий, он безжалостен к самому себе. Вот один из характерных эпизодов, который уже упоминался: вскоре после прихода национал-социалистов к власти молодой Андерш оказывается в ликующей толпе на мюнхенской улице, где из здания своего «кровавого ордена» едет фюрер. И вдруг недавний коммунистический функционер и заключенный Дахау при виде Гитлера открывает рот и вместе с восторженной толпой кричит «Хайль!». И лишь когда кортеж автомобилей исчезает из виду, молодой человек понимает, что с ним произошло: «он ликовал при виде крысы, выползшей из канализационного люка». Воспоминание это не покидает его все последующие годы.

Андерш с болью описывает атмосферу последних дней еще легальной деятельности немецких коммунистов. Штурмовики уже шли по пятам, уже лилась кровь, а коммунисты на своих встречах продолжали вести далекие от реальности споры. Они ждали приказа из центра, а приказа не было. «Я никого не виню», – пишет Андерш. – «Мы были жертвами детерминистской философии, отрицающей свободу воли». Неприятие тоталитарных структур (хотя Андерш никогда не ставил на одну доску коммунизм и фашизм) подготовило его к вхождению в философско-этический мир экзистенциализма. В этом смысле он разделил судьбу и мироощущение многих европейских интеллигентов, достаточно рано сумевших оторваться от прежде привлекательных для них марксистских идей и участия в деятельности коммунистических партий.

Экзистенциальный страх перед жесткими социально-политическими структурами, государственными механизмами, любыми формами идеологического воздействия, оправданный трагическим опытом столетия, Андерш разделяет со многими европейскими и особенно немецкими писателями. «Тотальное подозрение к идеологиям» (выражение Ганса Майера), характерное для всей демократической западногерманской литературы, определяет интонацию «Вишен свободы». «Оставаться у мачты», не дать завлечь себя идеологическим сиренам, и не пристав ни к тому, ни к другому берегу, сохранить возможность в любой момент «уйти» – таковы внутренние ориентиры андершевских героев.

На шок нацизма восемнадцатилетний Андерш отвечает «эмиграцией из истории». Из будней все усиливающегося давления нацистского государства на личность он бежит «в эстетические сферы»: «Выход, который я выбрал, звался искусством».

Знаменитый швейцарский писатель Макс Фриш назвал «Вишни свободы», этот эссеистический монолог Андерша о праве и долге свободного выбора, литературно-общественной исповедью человека, который «последовал за своей совестью», совершив опасный для жизни «акт самоопределения». Именно Андерша и таких, как он, имел в виду Макс Фриш, когда говорил, что литература не может обойтись «без политической совести». Пусть и выражающей себя в эстетической позиции.

Первый роман Андерша «Занзибар, или Последняя причина» (1957) почти единодушно был оценен критикой ФРГ как одно самых значительных произведений 1950-х годов. Он переведен на многие языки, многократно инсценирован и экранизирован, увенчан литературными премиями. Он утвердил Андерша как одну из центральных фигур на западногерманской литературной сцене. В романе писатель вновь обращается к некоторым мотивам, прозвучавшим в «Вишнях свободы». Действие разыгрывается в 1937 году в маленьком портовом городке на севере Германии. Перед нами напряженный, стремительно развертывающийся, драматический эпизод, в котором скрещиваются судьбы нескольких человек, так или иначе противостоящих фашизму. Изображается чрезвычайная ситуация, когда на карту поставлены жизнь и свобода людей.