Апейрогон. Мертвое море - Колум Маккэнн

после того, как убили Смадар, я встретил человека, который изменил мою жизнь. Его звали Ицхак Франкенталь, он практикующий иудей, ортодоксальный, с кипой на голове. Вы знаете, как мы любим помещать людей в разные ящички, стигматизировать их? У нас есть тенденция судить людей по тому, как они одеваются, и я был уверен, что этот мужчина – правого толка, фашист, что он ест арабов на завтрак. Мы разговорились, и он рассказал мне о своем сыне Арике, солдате, который был похищен и убит ХАМАС в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. А потом он рассказал мне об организации «Родительский круг», которую сам основал, объединяющую людей, которые потеряли любимых и близких, палестинцев и израильтян, но все еще хотели мира. И я вспомнил, что Ицхак был одним из тех тысяч людей, которые пришли к моему дому год назад, во время семи дней шивы по Смадар, и я был так на него зол тогда, я не понимал, я спросил его, как вы можете так поступить? Серьезно, как человек может войти в дом кого-то, кто только что потерял дорогого человека, и говорить о мире? Как вы смеете? Вы пришли ко мне домой после того, как убили Смадар? Вы посчитали, что я буду такого же мнения, что и вы, просто потому, что я зять Матти Пеледа и муж Нурит Пелед, вы подумали, что можете обесценивать мое горе? Вы так подумали?

И он, человек великого сострадания, не оскорбился. Он понял мою ярость. Он пригласил меня на собрание в Иерусалим, в сретение этих сумасшедших людей, где каждый кого-то лишился, и мне стало любопытно. Я сказал: ладно, я попробую, будь что будет, я уже столько потерял, но они сумасшедшие, они должны быть сумасшедшими. Я сел на мотоцикл и поехал смотреть. Я стоял снаружи, мимо меня в открытые двери люди заходили на собрание, очень отрешенные, очень циничные. Я смотрел, как они приходят. Первая группа для меня, израильтянина, состояла сплошь из живых легенд. Людей, которых я уважал, чтил. Я читал о них в газетах, видел их по телевизору. Яков Гутерман, переживший Холокост, он потерял сына Раза в гражданской войне в Ливане. И Рони Хиршенсон, он потерял обоих сыновей, Амира и Элада.

Быть скорбящим в Израиле означает быть частью традиции, чего-то по-настоящему страшного и в то же время святого. И я никогда не смог бы подумать, что стану одним из них.

А они все приходили и приходили, очень много людей. Потом я увидел кое-что еще, нечто совершенно непривычное для меня, для моих глаз, моего сознания, моего сердца, моего мозга. Я там стоял и видел, как в автобусе приехало несколько палестинцев. Послушайте меня, я опешил. Я представлял, что это может произойти, но мне нужно было присмотреться. Арабы? Серьезно? На том же собрании, что и все эти израильтяне? Как это возможно? Думающий, чувствующий, дышащий палестинец? И я запомнил одну даму: вся в черном, традиционное палестинское платье, с хиджабом – ну вы знаете, такая женщина, которая могла быть матерью одного из смертников, которые забрали у меня дочь. Она неторопливо и элегантно вышла из автобуса и продолжила идти в моем направлении. Тогда я увидел, что она держит в руках фотографию дочери, прижимая ее к груди. Она прошла мимо меня. А я не мог пошевелиться. Меня всего затрясло, как при землетрясении: эта женщина потеряла своего ребенка. Возможно, вам это покажется примитивным, но для меня это было не так. Я жил в своего рода гробу. Тут открылась крышка, и я увидел. Мое горе и ее горе – это одно и то же горе.

Я зашел внутрь, чтобы встретиться с этими людьми. И вот они жали мне руки, обнимали меня, плакали со мной. Я был так глубоко тронут, так глубоко растроган. Меня как молотом по голове ударило. Организация людей, потерявших близких. Израильтяне и палестинцы, иудеи, христиане, мусульмане, атеисты, кто угодно. Вместе. В одной комнате. Делились печалью друг с другом. Не использовали ее, не праздновали ее, но делились ею, говоря, что наша вера не велит нам вечно жить с мечом в руках. Я не могу передать, насколько безумным мне это тогда казалось. Я был расщеплен пополам. Произошла какая-то ядерная реакция. Честно, все казалось совершенно безумным.

Видите ли, мне было сорок семь, сорок восемь лет к тому времени, и мне пришлось признать, что впервые в жизни на тот момент – я могу сейчас так сказать, а тогда не мог даже подумать об этом – что впервые в жизни я встретил палестинцев как человеческих существ. Это были не просто рабочие на улицах, не просто карикатуры в газетах, не просто невидимки, террористы, вещи, но – как бы это сказать? – как человеческих существ, я не могу поверить, что это говорю, но это было откровением – да, человеческие существа, которые несут ту же ношу, что и я, люди, которые страдают так же, как и я. Равенство в боли. И как говорит Бассам, мы бежим от нашей боли к нашей боли. Я не религиозный человек, это совершенно не так – я не могу объяснить, что случилось со мной тогда. Если бы вы несколько лет назад сообщили мне, что я такое сказал, я бы подумал, что вы спятили.

Некоторые люди заинтересованы в том, чтобы хранить молчание. Другие в том, чтобы сеять ненависть, основанную на страхе. Страх делает деньги, он составляет законы, он забирает землю, он строит поселения, и страх любит затыкать всем рты. И, давайте признаем, мы в Израиле знаем толк в страхе, он нас оккупировал. Наши политики любят нас пугать. Мы любим пугать друг друга. Мы используем слово «безопасность», чтобы заставить других людей молчать. Но дело не в этом, а в оккупации чей-то жизни, чьей-то земли, чьего-то сознания. Дело в контроле. Который является силой. Когда я понял это, меня как обухом ударило, смысл в том, что нужно использовать правду против силы. Силе уже известна правда. Она пытается ее скрыть. Поэтому против силы нужно использовать голос. И я начал тогда осознавать нашу обязанность быть в курсе того, что происходит. Как только ты поймешь, что происходит, то начнешь думать: что же теперь с этим делать? Мы не могли больше отрицать возможность жить бок о бок. Я не говорю, что все должны стать друзьями или что-то еще более сентиментальное или несбыточное, я прошу, чтобы у них была возможность ладить друг с другом. И, как только я начал думать об этом, я начал понимать, что натолкнулся на самый важный вопрос из всех: что лично я могу сделать, чтобы предотвратить возникновение