Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова

– Удивительно, батюшка, что спустя столько лет вы меня узнали.

– Как не узнать! Вы не так сильно переменились.

– А как же вы в Москве?

– Приехал по делам епархии. Зашёл к одному доброму человеку, а его как раз арестовывать пришли. Заодно и меня.

– И за что же?

– А вас за что? – чуть улыбнулся отец Андрей.

В самом деле, глупее вопроса задать было нельзя. За что арестовывали в Совдепии? За что арестовали самого Вигеля? Даже обвинений не предъявили никаких.

Предъявления обвинения ждал Пётр Андреевич, готовился отвечать, но никто ничего не предъявлял ему, никто не допрашивал. Неделя тянулась за неделей, менялись сокамерники, а о Вигеле никто вспоминал. Заперли в каменном мешке и позабыли. Мало ли сидит народу! Заключённые коротали время за разговорами. Особенно словоохотливы были бывший предводитель дворянства какого-то уезда, пожилой господин апоплексического телосложения, молодой офицер, чахоточный земец, поклонник Толстого, крестьянин с хитрым, подслеповатым лицом и фабричный рабочий, большевик, убеждённый, что угодил в тюрьму по навету, что в его деле скоро разберутся и опустят. Особенно горячий спор завязался дождливым июльским днём. Предводитель, лёжа под самым потолком, затянул привычный мотив:

– Всё захватили жиды… Лиха стерва! Давно у них глаз на народ русский загорелся, давно захотели подмять под себя! А наши увальни зёнками хлопали, рты раззявили: бедные они разнесчастные, притеснили их, черта у них… Черта! В каждом банке, в каждой газете жид сидел! Черта! Ах, им только равноправия надо! Чёрта с два! Им равноправия не надо было! Им своё право над остальными нужно было! Жидам поверили, а… Да как жиду верить можно? Он же, шельма, три раза поцелует, а потом продаст, как Иуда Христа! Им бы только душу русскую вымотать, подлым рабом русского человека обратить… Барин-то мужика жалел! А жид чтоб пожалел – не бывало такого и не будет! Очки втирают: социализм, коммунизм, интернационализм… Их как чумы бояться надо было! Разумей, Еремей, что под их сладким словом кроется! А теперь посадили себе жида на выю, кровью харкаем… И не жди пощады!

– Точно, Алексей Кириллович, – согласился офицер. – Большевик может и рад пожалеть, да нечем.

– А ну, ты! Нечего на большевиков бочку катить! Ишь жалельщики выискались! Баре, мать вашу! Наша власть вам покажет!

– И тебе, друг ситный, с нами заодно, – усмехнулся Вигель, мёрзло кутаясь в старое пальто.

– Меня по ошибке заарестовали! Скоро разберутся и отпустят! А тебя, крючкотвор, с вещами по городу!

– Премного обязан! Только с вещами отправимся совместно, будьте благонадёжны.

– Не спорьте вы с этим краснюком, Пётр Андреевич, – сказал Алексей Кириллович. – Пусть радуется, что можно теперь грабить и убивать безнаказанно! Недолго ему осталось! И всем им недолго осталось! Жиды им кузькину мать покажут! Это тебе не Царь-батюшка!

– Да что вы всё о жидах? – недоумённо спросил крестьянин. – Русских сто сорок миллионов, а вы всё какой-то кучки жидов боитесь.

– Дурак ты, братец, как есть дурак! Если выйдешь отсюда, так увидишь… Придёт нужда такая, какой не видывали, и бесчестье народу небывалое. Эх, вы! Жаль мне тебя и таких, как ты простаков. Хотели вы по наивности, может, и хорошего, да руками-то вашими злодейство сотворили. Разумей, Еремей! Ты думаешь, может, русский народ теперь решать что-то будет? Чёрта с два! Сволочь решать будет! Шпана! А вы у неё под каблуком крючиться до смертных колик! Добро бы ещё русские революцию сделали, а то… Увидишь, как они возьмутся, всю кровь вытянут! Дворян они вашими руками разорили, а следом за вас возьмутся. Мёртвым завидовать станете, помяни моё слово. У них вместо души палка, а вместо Бога – жид Маркс! Как фараоны египетские на трупах рабов пирамиды строили, так и они на ваших трупах свои крепости будут строить! Вспомните тогда Царя-батюшку. И Столыпина вспомните!

Приподнялся Пётр Андреевич, заслышав дорогое имя. Редко он участвовал в спорах, даже и не вслушивался в них, а тут стал слушать со вниманием, до поры не вмешиваясь.

– Нашли кого вспомнить! – буркнул толстовец из угла, блеснув круглыми очками. – Столыпина!

– А что вам Столыпин сделал? За что вы его, разбойные морды, убили?! За то, что он Россию спас, от анархии нас избавил, вас спас о того, во что вы теперь брошены?! За то, что мужикам землю дал и разрешил каждому стараться и приобретать?!

– Во-первых, я никого не убивал! Попрошу без оскорблений!

– Вы не убивали! Вы только оправдывали убийц, идейно питали их!

– А Столыпин? Он военно-полевые суды ввёл! Сколько людей перевешал! Это же нарушение судебных законов!

– А его-то по какому суду убили? По полевому или по нормальному?! – взорвался Алексей Кириллович, садясь на нарах. В голосе его звучала ярость, доходившая до слёз. – Три жида собрались в подполье, сочинили приговор! Кто их уполномочил?! Народ?! Или вы?! Вешал он, видите ли! А надо было целоваться с ними! С хорошими, добрыми людьми, которые, подумаешь, какая мелочь, министров взрывали бомбами! Эх вы! Сами работать не хотели и другим не давали, шаромыжники! У них на чужое добро разгорелись глаза! Столыпин же от этих воров и убийц ваши шкуры защищал! Своей жизни не жалея! А вы?! В пакостных газетёнках ещё и после гибели шельмовали его! Вот, получите теперь большевика на шею! Больше он вам нравится?! Уж он с вами расцелуется! Вешал, видите ли… Мало вешал! Мало! Мало!

– Я большевиков не оправдываю. Но и военно-полевые суды, и другие беззакония царского правительства я оправдывать не собираюсь. Может быть, если бы не они, то большевики не пришли бы к власти. Если бы общество строилось на началах гуманности, как учил Толстой, то…

– Как я вас ненавижу! – простонал офицер. Он вскочил на ноги, худой, юный, ещё совсем мальчик, с мальчишески тонкой шеей и подрагивающим от негодования подбородком.

– За что? – удивился толстовец, ещё дальше задвигаясь в свой угол.

– За что?! За всё! За то, что из-за вас погибла Россия! И за вас погиб мой брат! Из-за вас я кинут в это кровавое месиво! У вас есть сын? Нет? Я по летам мог бы быть вашим сыном. Я то поколение, о благе которого вы заботились, чью судьбу решали с такой смелостью! А кто вам дал право решать мою судьбу?! Вы исковеркали мою жизнь! Жизнь моего поколения! Вы! Ваш Толстой с его проклятыми идеями! Ваши прогрессисты и чёрт знает кто ещё! Я проклинаю вас, слышите?! – голос молодого человека сорвался на фальцет, его трясло. – И единственное за что я благодарен большевикам, что они и вас в комнату душ отправят! Жаль, ваш Толстой не дожил до наших дней! Глядишь, хлебал бы здесь помои вместе с нами!

– Я очень сочувствую вам, – ровно отозвался толстовец, протирая очки. – Если я виноват перед вами, простите меня. Если бы я мог своей жизнью вернуть вам утраченное, я отдал бы её, поверьте. Вы можете ненавидеть меня, можете оскорблять. Можете убить, если от этого вам станет легче. Но об одном я прошу вас настоятельно: не оскорбляйте в моём присутствии имени человека, которого я почитаю, которого любил, как родного отца, которого считаю своим учителем.