Селянин - Altupi

— Э-ээ, Паш… Так что, можно как-нибудь в ваш дом залезть?

— Можно, — Машнов усмехнулся. — Запасной ключ раньше висел в сарае, где погреб, на стене с картиной, на гвоздике под сетчатой сумкой. Если он там сейчас, а я хуй знаю, то тебе повезло, чувак. Если его нету, разбей окно. Потом пластиковое вставишь.

Пашка засмеялся, а Кирилл соображал, запомнил ли он этот блядский квест — погреб, картина, сетка. Вроде запомнил. Пошарит там, если что.

— А если я тут несколько дней поживу? Родня твоя не нагрянет?

— Хуй знает, что у них на уме.

— Звякнешь тогда?

— Звякну. Должен будешь. Ну ладно, бывай. И это… ты Егорку покачественней еби.

Пашка опять заржал.

— Пошёл ты! — огрызнулся Кирилл, но уже в тишину. Он включил в смарте фонарик и пошёл искать ключ. Чувствовал себя, как игрок древней передачи «Форт Боярд». В сарае было темно, много хлама, много паутины, пыли и вонючих тряпок. Кирилл чихнул. Вытер нос рукавом водолазки и, перешагивая через набитые пыльными книгами коробки, дырявые вёдра, сношенную обувь пробрался к стене с картиной, — она изображала женщину с виноградной гроздью, — прямо к сетчатой сумке в красно-синюю полоску. Сумка висела здесь сто лет и один день, была отвратительно-мерзкой. Кирилл поднял руку и, чуть помедлив, приподнял её двумя пальцами. Сердце замерло, но тут же пошло — ключ висел на гвоздике. Маленький, объёмный и тёмный от времени, как и сам замок.

Сорвав его с гвоздя, Кирилл добежал до веранды, отпер замок, открыл дверь и погрузился в затхлое тепло дома. Всё тело чесалось от комариных укусов. Холодильник был пуст и отключен, но сверху в пакете нашлись три помидора и на удивление не зачерствевший и не заплесневевший ржаной хлеб. Кирилл при свете фонарика всё это съел с солью, запил еле тёплым чаем и пошёл спать. Постельное с его кровати убрать, к счастью, не удосужились.

29

Спал Кирилл всё равно неспокойно. Внутренний голос, воспользовавшись ослаблением воли хозяина организма, принялся канючить с удвоенной нудностью: зачем тебе этот пидор, почему ты вообще прицепился к пидору, хватит бегать за ним как нимфетка, езжай домой, к нормальной жрачке и унитазу, мчи на юга, где баб через край, если повезёт, даже негритяночку уложишь, давай-давай, прямо сейчас вставай, заводи машину и уёбывай из этого дерьма, не нужны тебе проблемы, пацан, не нужны, все твои мечты о колхознике разобьются о суровую реальность, хочешь с ним спать, а сам приблизиться к нему не сможешь, или ты не знаешь, как после свинарника или коровника одежда прованивает, запах в кожу и волосы въедается, блеванёшь прямо в процессе, нет, нет, собирай чемоданы, спеши на самолёт, забудь про пидора, пока тебя пидором обзывать не стали, ты ведь не пидор, в тебе нет ничего пидорского, с чего тебе пидор понравился, столько девок с сиськами, останешься здесь, загнёшься, жиром обрастёшь, пидоры это фууу, ты не пидор, ты не пидор, не пидор, ты не…

Если во сне можно устать, то это был случай Кирилла. Монотонный бубнёж внутреннего голоса не давал мозгу отдохнуть, разгрузиться. От посылаемых подсознанием сигналов сознание находилось в состоянии крайней тревожности. Мысли были правдивыми: геем быть опасно, он не гей, он не хочет похоронить себя в глуши, когда-нибудь он точно пожалеет.

Вдруг Кирилл понял, как эти страхи можно прекратить. Мучительным усилием он открыл глаза, концентрируясь на внешних образах — четырехугольник солнечного света на задвинутой ночной шторе, на ней рисунок из цветов и листьев, несколько крохотных дырок от ветхости, застарелое пятно от зелёнки… Ощущение тепла от одеяла и сквозняка от щелей в окне. Правая рука, лежавшая под телом, начала покалывать да так яростно, что вскоре захотелось выть от боли, сжимая и разжимая кулак.

Внутренний голос заглох. Но сразу возникло другое волнение — Егор: где он, не уехал ли в город с молоком? Обидно было бы проспать и не взглянуть на него хоть мельком. Блять, где телефон, сколько времени?

Рука опустилась вниз к брошенным на пол джинсам. Пошарила наугад. Наткнулась на ткань, стала искать карман…

Вдалеке заревел мотор. Громкий мотоциклетный рёв, пропущенный через проржавевшие глушители.

Кирилл подскочил, как ошпаренный, остатки сна как рукой сняло. Рванул шторы — ночную и тюлевую одновременно, прислонился щекой и бровью к немытому стеклу, увидел часть улицы с дорогой, деревьями и забором. Услышал нарастающее «ижевское» дрынчанье. Через секунду показался и Егор в шлеме, уверенно ведущий допотопный агрегат. Ехал он медленно, коляска была набита грузом и закрыта брезентом. Кирилл прижался к стеклу другой стороной лица и увидел, как Егор остановился возле бабы Липы. Старая карга поджидала его на обочине у своего дома, опиралась на клюку. Потом свободной рукой полезла в карман безобразной телогрейки и вытащила комок носового платка. Вытерла нос и сморщенный беззубый рот.

Кирилла перекосило от отвращения, но он не отодвинулся с наблюдательного пункта, хотя коленям стоять на жёсткой кровати было больновато.

После платка баба Липа вытащила из кармана кошелёк…

Калякин снова подскочил с места, теперь на пол, подхватил джинсы, нетерпеливо прыгая, стал в них влазить. Застёгивал уже на бегу из дома. Ему физически требовалось увидеть Егора ближе, сказать ему «привет», показать Егору, что не соврал, не уехал и не уедет. Без носков всунул ноги в холодные кроссовки и кубарем вылетел с веранды, затем из калитки, чуть не упёрся коленями в бампер машины. Ну да, Егор видел же машину, понял, что преследователь до сих пор в деревне. Ну да ладно, всё равно хочется заговорить с ним.

Баба Липа и Егор повернули головы на шум. Лица Егора почти не было видно из-под шлема с козырьком и защитой челюсти. Мотоцикл работал на холостых оборотах. Характерно пахло выхлопными газами.

— Привет, Егор! — крикнул Калякин. — Здрасте, баб Лип!

Рахманов снова повернулся к старухе, а потом, газанув, покатил в сторону большака. После него рассеивались клубы едкого дыма. Кирилл так и смотрел ему вслед, пока мотоцикл не скрылся за кустами и поворотом. Ничтожно мало этих нескольких минут, чтобы душа успокоилась. Дрянная душа только разволновалась. Жестокая штука эта любовь.

— Эй! Внучек! — привлекла внимание бабка, её деревенский выговор коверкал «в» на «у» совсем как «е» в имени молодого соседа на «я». — Ты опять к нам приехал?

— Приехал, — буркнул Кирилл, не сводя глаз с дороги.

— Чего? — не поняла бабка.

— Вот глушня, — огрызнулся Калякин под нос, но не счёл за труд, подошёл к ней. — Приехал, говорю.

— А тебя выпустили из тюрьмы-то?

— Выпустили, а то не видно.

— А Нюркиного внука тоже