Селянин - Altupi

после последней затяжки отправиться на дорогу или в траву. А куда ещё, урны же нет. А до него были сотни, тысячи других окурков, пролетевших мимо урны или пепельницы. И были бумаги, бутылки, банки, жвачки, просто плевки, отправлявшиеся под ноги. Поздно раскаиваться.

Кирилл затушил окурок о подошву кроссовка и с уколом совести отшвырнул на обочину, оранжевый смятый фильтр затерялся среди серо-жёлто-чёрных камешков и сухих травинок, завтра наверняка его найдут и склюют куры.

После Кирилл положил обе ладони на рулевое колесо, опять посмотрел на часы — прошло ещё пять минут. Собственное тело ощущалось как чужеродное, управлять им становилось сложнее. Нога норовила нажать на газ, правая рука собиралась воткнуть заднюю передачу, чтобы развернуть машину и ехать в город, а потом взять курс на море. Мозг вот-вот готов был отдать им приказ действовать, но Калякин убеждал их немного подождать — до возвращения Егора. Убеждал, что хочет взглянуть на него ещё один раз перед отъездом. На самом деле врал. Никуда он не собирался уезжать, ни на Кипр, ни из Островка. Но пока ни мозгу, ни родителям не следовало этого знать.

Минуты текли очень медленно. Кирилл не закрывал дверцу, прислушиваясь к звукам природы, надеясь различить близкое мычание идущей на поводе коровы. Темнота сгущалась, особенно под деревьями, и Калякина начала одолевать куриная слепота — потеря ориентации при сумеречном освещении. Он вглядывался в дорожный просвет между кустарниками на краю деревни, откуда должен был появиться Егор, и в каждом качании веток мерещились силуэты пастуха и коровы.

Наконец, на дорогу из-за кустарника вынырнула рогатая треугольная морда и степенно пошла в направлении дома. Егор шёл сзади с хворостиной в руках. Он увидел неуехавшую машину, но, если это вызвало какие-то эмоции, для Кирилла они остались тайной. Когда Рахманов приблизился на расстояние, при котором можно было хорошо рассмотреть его лицо, оно оставалось безучастным.

Корова хорошо знакомой дорогой свернула к дому, отяжелевшее разбухшее вымя покачивалось между ног, готовое лопнуть фонтаном парного молока. Егор, не выказывая интереса, следовал за животиной. Неужели его совсем, вот ни капельки, не задел их разговор, предложение встречаться?!

Кирилл, разгоняя вившихся над дверцей комаров, выскочил из машины.

— Егор! Я никуда не полечу! Я останусь с тобой! Мне заграница нахер не нужна! И море с отдыхом! Мне нужен ты! Егор!

Пока он кричал, опираясь руками на крышу, а корова, виляя хвостом, заходила во двор, Егор стоял и слушал, смотрел внимательным, серьёзным взглядом, но… будто в себя не впускал, будто закрылся от всего внешнего, ненужного… Твёрдый в своих убеждениях, как кремень! А когда коровий зад скрылся за забором, не сказав ни слова, он прошёл в калитку и запер её. Кирилл услышал щелчок задвигаемого металлического клина, служившего запором.

У Кирилла опустились руки. Захотелось зарыдать, забиться в истерике от отчаяния: впервые он к человеку, к парню тем более, всей душой, а ему отказали. Впервые отказали. Какой-то деревенский лох. Господи, как же больно внутри!

Бежать вдогонку, что-то доказывать грубой силой было бессмысленно. Кирилл постоял, упираясь лбом в сложенные на крыше машины руки, постарался подавить отчаяние. Да, хотелось, чтобы было легко, но легко в их случае не будет. Сам придурок, дискредитировал себя, выставил неотёсанным быдлом, наркоторговцем-дебилом, грубияном и требует от правильного парня немедленной любви и возвышенных отношений! Егора придётся завоёвывать и уйдёт на это не один день.

Кирилл приподнял голову, посмотрел на осветившиеся окна дома Рахмановых, сплюнул на дорогу, проводив слюну взглядом, и снова посмотрел на окна. Он был готов ждать, вести себя примерно и всячески доказывать искренность и глубину чувств. Однако мозг уже узнал, что его обманули. Внутренний голос подталкивал бросить долбанного пидора и быстрее валить в тёплые края, пусть этот зачуханный навозник подавится своею гордостью и сдохнет недотраханным! Калякин предвидел такой недружественный финт от своего второго я и занялся делом, чтобы загрузить мысли чем-нибудь иным.

Он сел в машину, развернул её и подъехал к дому Пашкиной бабки. Если он собирается остаться в деревне, ему надо где-то ночевать, а дом Пашкиной бабки подходит для этого как нельзя лучше: к запахам принюхался, с продавленностью дивана смирился, иконы перестал замечать, в холодильнике должен был заваляться хавчик. Другого варианта всё равно не было.

Оглянувшись, как шпион или преступник, Кирилл тенью юркнул во двор, благо, что самая заметная улика стояла у ворот. Двор встретил пустотой и тишиной. В принципе, ничего не изменилось. Наверняка приехали Пашкины родичи, поохали, схватились за голову, поплакались о разрушенном сортире, но ремонтировать старый или строить новый, конечно, не стали. Даже плесневые штаны, кроссовки и трусы валялись на прежнем месте. Кирилла они мало интересовали. Он прошёл к веранде, на двери которой висел допотопный амбарный замок. Открыть его отмычкой, даже имея сноровку, будет проблематично, а тут медвежатников только в кино видел. Были ещё окна — стёкла в хлипких деревянных рамах, изготовленных лет тридцать назад, два из них, выходящие во двор, открывались.

Кирилл заглянул в одно, потом в другое, посветил фонариком от смартфона. Шпингалеты в обоих были закрыты. Кирилл потянул на небольшой выступ неизвестного назначения в нижней части рамы, она подалась только на несколько миллиметров, а потом вернулась в исходное положение. На пальцах остались крошки трухи и краски. Внутренний голос тут же предложил не маяться дурью и ехать домой. Кирилл сделал вид, что не слышал, и набрал Пашкин номер.

— Возьми, Машнов, блять…

Пашка не отвечал на его звонки и сообщения четыре дня, мог легко и сейчас проигнорировать. Но длинные гудки прекратились.

— Алло! Паш! Это ты? — прокричал он, молясь, чтобы это не был простой обрыв связи, даже посмотрел на дисплей. — Алло, Паш… Скажи хоть слово, хер ли молчишь? Это я, Киря…

— Да я понял… — мрачно буркнул Машнов. — Хули орёшь?

— Да так… Пахан… здорова! Как ты там? Предки прессуют?

— Отошли немного… а твои?

— Да тоже… топор войны зарыли вроде.

— А что звонишь? Я никуда не пойду: не выпускают.

— Да нет, я не поэтому… Мне хата нужна…

— Откуда у меня хата? Я сейчас не могу найти, лучше Дэну Карасю позвони, что-нить подскажет.

— Да нет! Ты не так понял! Бабки твоей хата, короче… Я сейчас в деревне и мне надо где-то заночевать. А тут закрыто…

На том конце линии наступило молчание, потом Машнов издевательски фыркнул:

— А что, Егорка не пускает к себе?

Он всё понял. Ну и хуй с ним. И с тем, что он теперь всем на свете распиздит. Поздно пить боржоми, если хотел сохранить всё