Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир - Самюэль Элиот Морисон

на восток и запад (Е и W), плечи – на северо-восток и северо-запад (NE и NW). В результате Кохаб получил 8 позиций: голова, западное плечо и западная рука, линия под западной рукой и линия под восточной рукой, ноги, восточная рука и восточное плечо. Поскольку Кохаб перемещался с одной позиции на другую за три часа, вы могли бы определить время ночью, если бы знали относительное положение этой звезды в полночь конкретного дня. Например, в 1500 году Кохаб находился голове в полночь 15 апреля, в западной руке в полночь 15 июля, в ногах в полночь 15 октября и в восточной руке в полночь 15 января. Таким образом, если 15 января вы бы обнаружили, что эта естественная стрелка часов находится в положении восточное плечо, вы знали бы, что сейчас 3 часа ночи.

Колумб демонстрирует свое знакомство с этим методом, что подтверждается записью в «Журнале» от 30 сентября 1492 года. Вероятно, у него был простейший прибор, с помощью которого он видел Полярную звезду через отверстие в центре, а затем поворачивал подвижный рычаг, пока не попадал в Кохаб. Немного попрактиковавшись, любой человек, отправившийся в длительное путешествие, может научиться определять время с помощью этого метода в течение четверти часа.

ДИАГРАММА ДЛЯ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВРЕМЕНИ ПО ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ Кохаб (бета Малой Медведицы) движется против часовой стрелки на одно деление окружности в час. Ее положение относительно Полярной звезды в полночь указано для каждой даты

Иногда в своем «Журнале» Колумб также упоминает время в часах («первый час ночи»), но чаще приурочивает события к трем каноническим молитвенным часам: Tertia, Vesperae и Completorium[132]. Как благочестивый христианин, верный своим религиозным обязанностям, Адмирал вел книгу часов и, когда это было возможно, молился в одиночку, чему он научился, останавливаясь в Ла-Рабиде. Но какие именно часы он имел в виду под терцией, вечерней и повечерием? Это сложный вопрос, поскольку тогда в этом вопросе не существовало строгого единообразия. Терцию можно было служить приблизительно между 8 и 9 часами утра, вечерню – от 14 часов до наступления темноты, а повечерие – между 18 и 21 часами. Тщательное сравнение литургических канонов с «Журналом» показывает, что на кораблях Колумба терцию служили в 9 часов утра в середине утренней вахты, вечерню в 14 или в 15 часов, а повечерие сразу после пения Salve Regina[133] в 19 или чуть позже. Сущность повечерия состояла в том, что она была последней службой дня, знаменующей исполнение законченных дел.

Эти канонические часы относились к частным молитвам, которые Колумб читал, находясь в своей каюте. Общие же молитвы были совсем другим делом. В великие дни мореплаваний, еще до того, как изобретения и технические возможности человечества вселили в него ложную уверенность в способности покорить океан, моряки, пожалуй, относились к самым религиозным людям как на суше, так и на море. Даже протестантская Реформация не изменила старых обычаев корабельного благочестия. Как писал капитан Джон Смит в 1627 году, моряки «молились, садились за ужин, а затем снова принимались распевать псалмы, в то время как капитан менял вахту. Перед сном опять следовала молитва, и все затихало до четырех утра».

Обращения к Богу проходили почти через каждые полчаса. Их начинали читать специально отобранные для этой цели pajes de escober[134], молоденькие матросы, если, конечно, таковые имелись в экипаже. Полагаю, что это делалось по тому же соображению, как и прошение благодати, обычно возлагаемое при семейных молитвах на младшего ребенка: считалось, Богу было более угодно слышать голос невинности. На первом флоте Колумба эта обязанность возлагалась на молодых грометов, вероятно получавших немного больше жалованья, чем их товарищи.

Из общих молитв или гимнов в «Журнале» Колумба упоминается только самая важная, обращенная Пресвятой Деве. Как не без юмора заметил испанец Евгенио де Салазар[135], такой благочестивый мореплаватель, каким был Колумб, отправляясь в неведомые моря, где настоятельно требовалась божественная защита, не пропустил бы ничего из традиционных обрядов.

Первую рассветное моление Bendita sea la luz начинал вахтенный громет, следом шла декламация Pater Noster и Ave Maria. Предполагалось, что перед сменой утренней вахты палубы должны были быть надраены до блеска, после чего в 6:30 ampolleta переворачивалась в последний раз и громет запевал Buena es la que va.

Новой вахте не требовалось много времени на подъем. Сменившиеся в 3 часа ночи не видели смысла в том, чтобы раздеваться, каждый из них просто искал удобное место, где меньше чувствовалась качка. Они быстро заканчивали «завтрак», наскоро проглотив галету с несколькими зубчиками чеснока, кусочком сыра и маринованной сардиной, и шли к румпельному проему в корме. Рулевой старой вахты докладывал курс своему вахтенному офицеру, а лоцман его корректировал и давал указание вновь заступившему рулевому, не допуская ошибки в направлении. На бак выходил очередной впередсмотрящий, плотник (или конопатчик, если была его смена) брался за помпу и откачивал с судна натекшую за сутки воду. Сменившаяся вахта отправлялась на отдых и, позавтракав тем же набором продуктов, укладывалась спать.

Каждая вахта несла ответственность за все, что происходило на корабле в течение ее дежурства, естественно, за исключением экстренных случаев попадания в бурю или другого подобного инцидента, когда требовались руки всего экипажа. В обычное же время вахтенные матросы поддерживали палубу в чистоте, травили брасы и шкоты и, по мере необходимости, ставили или убирали паруса. Если все было сделано, им поручалась чистка поручней, плетение канатов, перетирание снастей или какой-либо капитальный ремонт. Кроме того, новой утренней вахте один раз в несколько дней приходилось выбирать оснастку, удерживающую ванты, поскольку она постепенно ослабевала под действием ночной влаги.

На больших кораблях приказы капитана или лоцмана передавались матросам через боцмана, который в дудку или свисток – непременный атрибут, носимый на шее, – воспроизводил различные условные сигналы. Нет ни одного упоминания, что такая система передачи команд использовалась Колумбом: вахтенный офицер лично отдавал все приказы. Экипаж судна, на котором путешествовал де Салазар в 1573 году, тоже использовал подобный принцип непосредственного руководства, и писатель отмечал, что никогда еще не встречал такой безупречной слаженности во взаимодействии офицера и матросов, с удовольствием ждущих очередной команды с видом «заколдованных демонов». В «морском» кастильском языке, как, впрочем, и в любом другом, существовало однозначно определенное имя существительное для каждого элемента корабельного снаряжения и такой же однозначный глагол, обозначающий конкретное действие. Эти сильные и выразительные слова невозможно было неправильно понять, даже когда их выкрикивали в