Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

Мы всегда начинали со сплетен. Бард доставлял каждому весточку о родственниках и дальних друзьях. Он без запинки передавал сообщения, которые выучивал наизусть, и запоминал те, которые мы поручали ему для будущих странствий. Он рассказывал о последних событиях в королевствах: больших охотах и венчаниях, пирах и набегах, единоборствах и поединках бардов, не обходя вниманием сплетни из соседних деревень. Он избегал говорить только о теме, которая была матери не по душе: об Аварском броде и о дворе Верховного короля, которого он, однако, посещал исправно. Иногда в разговоре, дабы придать большей важности какому-либо событию, подчеркнуть героичность подвига или заострить внимание на курьёзности истории, Альбиос, между делом, вставлял несколько куплетов, проводя пальцами по струнам своей лиры. В вечернем сумраке история о краже коров или ссоре двух соседей, поведанная мягким голосом рассказчика, звучала уже нотками легенды. А еще он умел молчать и слушать – так ему становились известны мельчайшие подробности нашей жизни, о которых он сможет точно так же поведать на будущих вечерах уже в другом доме.

Исчерпав все новости, мы переходили к забавам. Альбиос чередовал баллады с играми на смекалку, под музыку переходя от одного к другому. Исполнив песню, он выбирал из неё не слишком трудную строку и бросал нам дружный вызов на игру в рифму. Цель её была проста: нужно было выстроить диалог, где каждая сторона должна была продолжить начатый стих, соблюдая созвучие с исходной рифмой. Победителем становился тот, кто называл строфу последним. На первый взгляд эта забава могла показаться пустой, но только для тех, кто не ведает о сложности бардовского стиха. Каждая строфа состояла из двух строк, которые должны были произноситься с особым тактом и рифмоваться друг с другом так, чтобы последние слова в строках были созвучны и имели одинаковое ударение на первый слог. Состязаться с нами на подобном поприще Альбиосу не составляло труда: большинство наших прислужников были не смекалисты и с трудом могли понять даже условия игры. Только мать, благодаря своему аристократическому воспитанию, без труда справлялась с упражнением, но ей порой не хватало сноровки. Банна иногда помогала ей удачной подсказкой. На первых порах брат и я были не способны принять участие в этих играх, но со временем мы начали подтягиваться. Вот так, незатейливо, Альбиос просвещал наше невежество. Он тренировал нам слух, толковал значимость чисел и подсказывал новые слова для продолжения стиха, когда – батюшки мои! – он снисходил до того, чтобы помочь сопернику!

Даже соревнуясь со всей нашей компанией, бард всегда побеждал, но с изяществом. Ему, конечно, случалось и ловчить: достаточно было озвучить строфу из знакомой песни, чтобы заткнуть за пояс нескладный стих, который мы сочиняли с таким трудом. Тем не менее затем он сглаживал эту вольность, допевая нам остаток куплета, что уравнивало нас в игре, ибо строфа его не засчитывалась. Даже во время спонтанных ответов он задействовал все ресурсы своего мастерства. Чтобы сочинять стихи в шуме пиршества или накале поэтической дуэли, у певцов в запасе есть целый репертуар заготовок, которые позволяют им без заминки сочетать такты, аллитерации и рифмы. Куда нам было тягаться с таким виртуозом! Поэтому для нас важнее было не столько выиграть, сколько продержаться в игре как можно дольше. Альбиос приветствовал каждую нашу реплику похвалой, часто сложенной в рифму, снова перетягивая чашу превосходства на свою сторону. Только Суобнос был способен по-настоящему противостоять музыканту на его поприще. Однако предсказатель редко бывал у нас в то же время, что и бард, и поскольку он был немного рассеянным, то не досиживал до конца игры и, выбывая, проигрывал.

Когда время переваливало далеко за полночь и в очаге потихоньку догорал огонь, Альбиос начинал свой долгожданный концерт. Он перебирал струны своей лиры, которая пела то голосом моросящего дождя, то шелестом ветра, навевала воспоминания и щемила сердца. Он поведывал нам таинственные сказки о богатырях, волшебниках и богах. Он мог рассказывать нам историю с пылом старого воина, приукрашавшего свои воспоминания, а затем тембр его голоса вдруг становился глубже, речь – возвышенной, и старинные слова и баллады других бардов лились на нас мрачным речитативом. Бывало также, что в самый разгар повествования он прерывал его, чтобы «дать слово» какому-нибудь персонажу. То выражал порицание в неосторожности устами волшебницы Каруавинды, когда она обнаружила, что сынишка Бинни попробовал на вкус содержимое её котла, то возносил мольбы Матроны, когда жестокий монарх заставлял богиню на сносях бежать наперегонки со своими лучшими скакунами, то изливал жалобу Блатуны в завершении сказа «Ссора птиц», когда провинившаяся девушка-цветок превратилась в сову в наказание за свои проступки. Бард, едва заметный в отблеске тлевших углей, становился волшебником, который разворачивал вокруг нас пышные пиршества, воинственные армии, полчища страшных чудищ и сонмы божеств. Когда он умолкал, дом Аттегии распирало от музыки, персонажей и драм, и наши души переполнялись непередаваемыми чувствами, уносившими в неведомые волнующие дали.

После того как тишина давала волю нашему воображению довершить его сказку, он заканчивал её поутру, вознося рифмованную похвалу хозяйке дома. Во время каждого посещения Альбиос слагал двустишие или величественный терцет, которые возводили мою мать в число трёх наикрасивейших женщин королевства, или трёх наиблагороднейших, или трёх наигордейших… Для барда, радушно принятого влиятельным человеком, это восхваление являлось привычным делом. Тем не менее для моей матери оно представляло большую ценность, потому что её скромное гостеприимство не заслуживало такой щедрой награды; на самом деле певец был одним из последних, кто отдавал дань её былому величию.

Даже после ухода Альбиоса мы ещё долго были заворожены его чарами. Герои прозвучавших рассказов и песен надолго поселялись в нашем воображении. Во время выжеребки кобыл брат и я становились на стражу новорожденных жеребят, охраняя их от происков злобного чудовища из потустороннего мира. В безудержных сарабандах мы воспроизводили погоню Каруавинды за сынишкой Бинни, изображая по очереди удирающего зайца, взявшую след охотничью собаку, юркого лосося, ныряющую в воду выдру, парящего сокола… Или же мы играли в войну богов против Древнего народа и изображали, как волочит свою железную палицу Огмиос, как натягивает звенящую тетиву своей пращи Луг, мы раскачивали руками, как воюющие деревья ветвями, мы побеждали бараноголовых змей!

Небылицы не давали нам покоя до самой ночи. Мои сновидения, вдохновленные музыкой, пестрели многоликими существами, образами прекрасных наездниц и говорящих животных. Часто я терялся в вихре этих чудес и лишь иногда ухватывал обрывки истины или загадочные предзнаменования. С раннего детства мне стал сниться один и тот же странный сон: будто Альбиос неожиданно вернулся и неподвижно склонился над моим ложем, охраняя мой покой, но комната, в которой я находился, была мне незнакома, так как её балки казались мне намного выше, чем в нашем доме, и я с трудом узнавал постаревшего барда. Тем не менее при виде него сердце моё трепетало от радости, и он улыбался мне так, как я никогда раньше не видел, как будто что-то во мне вызывало у него удивлённое недоумение. Он говорил, что должен был передать мне что-то очень важное, но в большинстве случаев я не мог ничего разобрать. Только однажды несколько его слов поразили меня, хотя я даже не понял их смысла: