Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

Во рту я почувствовал привкус железа. Сначала подумал, что это был вкус смерти, но затем проступила боль, и я понял, что всего лишь прикусил язык. Хоть голова моя трещала от удара, ошарашен я был скорее тем, каких наломал дров, и тем, как непристойно вела себя мать. Мысли мои ещё немного путались, но я приподнялся и сел. Сумариос тут же налетел на меня.

Мать разъярённо встала между нами.

– Не трогай его! Не трогай его! – кричала она.

– Ничего с ним не сделается, – проревел правитель Нериомагоса. – Это сын Сакровеза – кремень.

Он беспощадно оттолкнул ее, приказав при этом Куцио:

– Придержи женщину.

Схватив за подмышку, он резко поставил меня на ноги и рявкнул:

– Вставай! Нам с тобой надо кое-что уладить.

Свободной рукой он поднял с пола щит и меч. Затем под крики матери, сдерживаемой кучером, грубо толкнул меня к двери, почти вышвырнув на улицу.

Когда я на заплетающихся ногах вылетел на грунтовую площадку двора, меня охватил промозглый холод ночи. Почти полная луна вырезала на земле тени от крыш и частокола. В её свете я мог достаточно ясно разглядеть бледное тело Сумариоса, тёмные потёки крови и шерсть в паху. Он стоял в полный рост нагишом, и от вида его непристойности мне становилось ещё страшнее.

– Ты ударил меня в спину! В доме твоей матери! – прогремел он.

Тщетно пытаясь вырваться из мертвой хватки Куцио, мать вслед за мной выбежала на улицу.

– Не трогай его! – верещала она. – Это всего лишь ребёнок!

– Да, – сплюнул Сумариос, – ребёнок, который поднял руку на воина.

Как же я хотел, чтобы мать замолчала! Не успев еще толком понять происходящее, она своими криками только сбивала меня с мысли.

Сумариос гневно ухмыльнулся мне, отчего стал ещё ужаснее в лунном свете, и вдруг в мгновение ока я забыл, кем он являлся, и оказался лицом к лицу с грозным незнакомцем.

– Того, что ты совершил, – гудел он, – делать нельзя. Ты должен ответить за это!

Разбуженные шумом, отовсюду залаяли собаки. А вслед за этим и все прислужники повыскакивали из своих хижин. Они с неподдельным удивлением глазели на зрелище, которое мы из себя представляли. Из всех присутствующих только Банна отважилась вступиться за меня.

– Что тут происходит? – спросила она дрожащим от волнения голосом. – Что здесь делает ребёнок?

– Поди прочь! – приказал Сумариос. – Не твоего ума дело.

– Что бы он ни натворил, пощади его, господин! – умоляла она.

Скидывая наброшенную на плечи шаль, она двумя руками потянула за вырез своей рубахи, обнажая бледную грудь.

– Пощади его, – повторила она. – Если он что-то натворил, ударь меня за него – я уже стара.

– Поди прочь! – повторил Сумариос. – Ты не понимаешь, что здесь происходит. Не путай страх за мальчишку со своим горем.

Повернувшись к Даго, который застыл как вкопанный на пороге своей избы, он приказал ему:

– Забери свою жену отсюда, бронзовый мастер, а то ей несдобровать.

Когда храбрую старуху увёл муж, правитель Нериомагоса снова сердито уставился на меня.

– Есть только один способ разрешить раздор! – рявкнул он. – Если ты желаешь кому-то смерти, Белловез, не смей нападать на него, как беглый раб. Ты должен выйти с ним один на один, и не с каким-то там резаком, а с настоящим оружием.

Он бросил свой меч к моим ногам:

– Подними его и напади на меня!

Мать заголосила пуще прежнего, запрещая мне подчиняться, неистово осыпая оскорблениями своего любовника. Сумариос будто её не слышал. Он глядел на меня в упор, с гневом, который с каждой секундой превращался в презрение. И оттого, что все смотрели на нас, оттого, что злость вскипела во мне, когда я взглянул на униженную мать, обнажённую и сдерживаемую кучером на глазах у слуг, я решился. Я поднял меч.

Оружие оказалось не столько тяжёлым, сколько громоздким. Изогнутая рукоятка помогала держать его, но она была слишком толстой для моих детских пальцев, и мне пришлось ухватить её обеими руками.

– Не стой там, как истукан! Кто медлит с нападением в поединке – поплатится жизнью!

Я нацелил меч на Сумариоса, подняв его над головой, но в тот же миг получил грубый удар умбоном в лицо. Голова моя зазвенела, точно бронзовый горшок, и я плюхнулся на землю, глотая слезы.

– Подними меч. Нацель его на меня, вместо того чтобы размахивать им, как пращой. В воздухе он тебе не помощник.

Меня раздирала боль, но его насмешка жгла сильнее. «В конце концов, – думал я, – смог же я ударить ножом – нужно было проделать то же самое со смертоносным оружием». Я поднялся на ноги и помчался на Сумариоса, выставив вперёд меч. Кончик его врезался в щит, скользнул по нему в сторону, вывихнув мне запястье. Лезвие развернулось и ударило меня по зубам. Я снова очутился на земле, теперь уже с рассечённой губой.

– Болван, – глумился Сумариос, – ты должен атаковать противника, а не его щит!

Пока я сидел в каком-то отупении, не понимая толком, откуда капает кровь мне на грудь, воин прорычал:

– Напряги извилины, Белловез! Ты меньше меня: оберни эту слабость в свою пользу.

На этот раз, схватив меч, я искал слабое место соперника. Я провёл бреющий удар низко от земли, чтобы подрезать его лодыжку. Он с силой ударил пояском щита по лезвию моего меча, протащив его по земле и обдирая мне пальцы о камни.

– Я сказал тебе подумать! – рявкнул Сумариос. – Никогда не нападай на врага, откуда он ждет!

Я отступил назад, потирая разбитые фаланги. В носу у меня щипало, на глаза навернулись слезы.

– Подними меч, – безжалостно повторил Сумариос.

– Ты слишком большой! Ты слишком сильный! – заскулил я. – Легко тебе со мною биться!

В ответ он лишь сурово улыбнулся:

– На поле боя ты так же, как сейчас, можешь столкнуться с врагами куда сильнее тебя, более многочисленными и лучше вооруженными. Представь, что будешь ранен могучим противником. Представь, что будешь пешим, пока они атакуют тебя с колесницы. Как поступит человек благородных кровей, Белловез? Рассядется, как квашня, и будет ныть, что это несправедливо?

Я ненавидел его за эти мудрые слова, за его взрослую спесь, которая оправдывала унижение матери, это прилюдное наказание, которому он меня подвергнул. Я поднял оружие и стал наносить неуклюжие удары, не осознавая толком, что делал, одержимый одним лишь детским гневом. Проучил он меня очень быстро: отбивая удары, Сумариос вращал своим длинным щитом по косой. Краем щита он подкосил обе мои ноги ниже колен, и я снова оказался на земле, вереща от боли.

– Вставай! – рявкнул правитель Нериомагоса. – Страдание делает сильнее.

Мать осыпала его проклятиями, но в конечном счете тот, кого я совсем не ждал, неожиданно спас меня. Сегиллос вылетел из дома и встал между мной и героем. Дрожа от гнева и страха, он не мог унять слёзы, но всё же сжал свои маленькие кулачки и, всхлипывая, закричал: