Севастопология - Татьяна Хофман

Как это было по Фергану Броделю, природно-пространственные условия предопределяют человеческие действия. Точно так же, как бурдьёвская модель габитуса. Триада: деньги, друзья и рассудок – или оливки, вино и пшеница. Крымская триада – персики, гречка и квас. Идею méditeranée фея превращает в дорожную еду карадаг. Вот – итальянская любовь, турецкая чернота и зловещая мара – в Библии это напиток, в славянской мифологии женский образ. Наш коктейль «Мара» в Русскости – очистительный и оздоровительный, на лимонной основе.

Радостный, всегда молодой голос моей матери зовёт на кухню – на блюдечке с золотой каёмочкой последний в этом сезоне помидор.

Собрание предложений по приготовлению. Объединение рецептов. Вот и получается: рецепция.

Недавно я раздумывала, не поехать ли на год-другой в Киев. Это было за пару лет до Майдана, и тогда город захватил меня своей неполитической весной. Он устремлялся вверх и вдаль, на удивление удачный Inbetween между Москвой и Берлином. Урбанический, тюрбанный, динамичный, славно славянский. Цветущие парки, горячие пары, подкатывающие к университету лимузины, лимонадные девушки, болтающие о своих дачах и задачках дамы, пригодная погода. Прямой поезд в Крым. Если вагон ждёт уже наготове, может, и хватит отваги. Приготовиться в Киеве к тому личному, недоделанному, внутрисубъективному делу. Твёрдо заглянуть ему в глаза, как цыганке, что подкралась к моему столу, за которым я читала про Карпаты со стаканом кваса. Только я глянула на неё, как она сказала, словно приоткрывая тайну, что я непокорная, неуловимая. Что мой Дима или Сергей не сможет меня удержать.

Нанизывай сушёные абрикосы на длинную нитку извилистого «Вост. Духа». Натягивай летнее платье и езжай в Севастополь. Ведь он тебя тянет. Шлифую мой заржавевший русский язык – хотелось бы собрать прозрачный, как стакан водки, набор слов, подходящий телефонный код, правильное ударение и произношение. Я запасаюсь туфлями на высоком каблуке и губной помадой. План был изначально романтический: взять с собой к моему тамошнему месту преступления моего тогдашнего Mister Big. Ввести его не только в петербургский текст моих родителей – где он мог спокойно оставаться призрачным, – а привезти в ту автономную область, чтобы сплавиться в огне эмоций. Разделить высоту ожиданий от взрослого возвращения и глубину разочарований из-за перемен детского мира.

Тот ОН понял бы меня. Он бы тоже умел считывать с асфальта игру, аромат и атмосферу. Словно с монитора, он бы прочёл те священно-уютные дни, которые прошли, и те, что прошли над границей Винница-Севасто-полярной станции. И тогда, на вершине всего, появился бы читатель, который понял бы этот текст, покинутый всеми смыслочувствами, нет: обыгранный их сердечными шутками. Единение через общий опыт. В панораме вездесущей бухты, могущественно рогатого троллейбуса, бабушек как на картинке, заколдованного дома бабушки. Кулисы, предпосылки, обес-патологизированное, я имею в виду избавленное от пафоса присутствие исторического гула, диорамы, тотального воспоминания, будь то национальная или фикциональная, коллективная или индивидуальная драма.

Прекрати даже думать об этом. Повторное проигрывание прошлого функционирует иначе, чем у диджеев.

Катайся на лыжах, пусть тебя чему-нибудь обучит тот студент, который в каникулы даёт уроки сноуборда. Ходи пешком, шлифуй себя о концепцию экскурсий выходного дня. Устрой что-то разумное из своей жизни, воспитывай ребёнка, кончай с этим попустительством или начни Laissez-faire, вот именно, освежи свой французский.

Мы собирались поехать вместе с Ф. Она мне объяснила, что понимают под левизной западные немцы поколения её родителей, которые издавали самый левый из всех левых журналов: это начинается с защищённости в отдельном домике на одну семью или в собственной квартире, с ежегодного летнего и зимнего отпусков и кашемировых пуловеров. С того, что эти родители финансировали её – в её тогдашние лет тридцать пять.

Она распространяла вокруг себя безграничное, почти американское дружелюбие, предупредительность, вежливость. Пока возле меня не оказался чилиперцовый аспирант, она была тем, кто незаметно тебя обрабатывает, приближает, принимает. Вкрадчиво, ползуче. Ты даже принялась носить кашемировый пуловер, розовый, но это как-то не привилось. Несмотря на самые отборные доказательства любви, друг друга мы не понимали.

Моя муза, спасение, лучшая подруга времён государственной библиотеки, когда мы зависали над зелёными столами в естественнонаучном читальном зале. Я предложила Ф. поездку в Крым, как делают брачное предложение. Как и многим друзьям. И ведь все они сказали да, я могла бы устроить гарем. Но люди приходят и уходят, а Годо так и не появился. Ничего не происходит, сначала обрывается контакт, потом происходит слишком многое – и всё не то. Из Берлина больше не ходит поезд в Крым, меня больше не тянет в Киев. Целый роман можно было бы написать из этих неисполненных намерений. Много было воодушевлённых глаз, ответов, утверждений. Контракты доверия, надежды на нечаемое. Начатки профессиональных начинателей.

Среди прочего я планировала поездку с одним австралийцем, которому не терпелось увидеть как можно больше Европы. А ещё с подругой, с которой мы хотели таким образом вознаградить себя за наш завершённый проект. The big after. Это так и осталось в задах. Потенциальная осада Севастополя потенциальными друзьями и подругами.

Даже бывший муж хотел со мной поехать. Пришлось отказаться общим пакетом от этой тщеты, как от прочитанной книги. Тема всплыла, когда он не напрямую завёл речь о том, что Восток есть нечто дикое и что я родом из степи. Нет, степь находится как раз у вас, ледник разгладил твой Мек-Пом, вдавил в нижне-немецкий диалект, тогда как в Крыму есть средиземноморски гористое побережье. Степь, опьянившую Чехова в его почтовой карете, я никогда не ведала. Может, мы и проезжали её на поезде, когда покидали нашу маленькую ферму. Может, моя мать как раз в тот момент распаковывала копчёную курицу, так что всё моё внимание было устремлено на неё.

Через ту местность проходит не только эстетическая ось мира, как гласит Крымский клуб (Сид, привет!), но и аксиологическая. И хочешь не хочешь, заточишься ли ты в башню из слоновой кости, а скорее всего в бетонный бункер по имени наука, или будешь с боем брать в Русскости по воскресеньям экспрессивный танец, а по понедельникам сессии живописи: тебе из клуба никуда не деться.

Романтика поездки на поезде. Эта глава показывает сепаратистские тенденции. Но после Жадана тут нечего добавить. Мне не перекрыть его отменные отрывки впечатлений от его поездки по Восточной Украине. По Крыму я не разъезжала, насильственные поездки в санаторий или на Северную не в счёт, так же, как к топографии игр не относится чердак, на который тебя волок мужчина, приставивший в лифте нож к горлу.

Моя романтика (повторение – мать учения) состояла в том, чтоб никуда не ехать и не носить дурацкие бантики, а вместо этого или быть под акацией, на заборе, или пешком пойти в новый квартал, знакомиться там с менее знакомыми детьми, на велосипеде въезжать на холм, который на роликах ощущался совсем иначе, удирать от мальчишек с дурными намерениями, а самую скользкую картонку в качестве ледянки до следующего раза припрятывать в подъезде под лестницей. Снова активировать, чтобы не потерять её из виду.