Севастопология - Татьяна Хофман

Её Тогоштрассе отличает её от голландцев с добропорядочным буржуазным детством. Как немке за границей, ей бросаются в глаза различия, по которым и в Швейцарии сразу отличишь немецкий дух. Тем самым для меня, тогдашней чужой, её Тогоштрассе по-домашнему подплывает к Севастополю. Эта улица – её персональный остров сокровищ, и специально для П. он светит маяком как буддистский храм, неподалёку от скалы, с которой и сама я прыгаю в море. Мне кажется, что я в несколько сажёнок доплыву до берега, где мы с П. поставили свои плетёные кресла. Она будет, как всегда, курить и считать, а я буду составлять ей компанию, пассивно-импрессивно.

Только теперь, когда мы расслабляемся в Берлине, я узнаю, что было для неё важным все эти годы и чего в Амстердаме она никому не может толком рассказать, потому что там это никому не знакомо, несмотря на тамошнюю свободу с наркотиками: курить с одиннадцати, подрабатывая в кафе у Али, найдя в лице Али замену отцу, который говорит ей, когда идти домой и от каких мальчиков ей следует держаться подальше, в летнем лагере для детей Моабита и Веддинга познакомиться с первой любовью – девочкой, первым наркодилером, смотреть Alice im Wunderland под ЛСД, травку тоже курить, быть первой по математике, хотя всегда самой младшей, потому что в школу пошла на год раньше. В пандан к нашему «Под колесом» блестяще сдать в Англии экзамен на аттестат зрелости, быть самой привлекательной блондинкой своего выпуска. Длинноногая модель, гений, мало говорит, поскольку много думает. Быть вместе с таким же гениальным сыном полицейского, который насилует его сестру. Понимать коварство турецкой мафии, которая воюет с русской мафией. В одежде исповедовать стиль прибеднённого берлинства: внешняя неухоженность, джинсы-клёш с дырками, майка с нарисованным пистолетом, синие кроссовки с тремя белыми полосками, вялая осанка узкого тела, почти скрытная, ничего не выставляющая вперёд. С травкой покончено, а с мальчиками нет, с девочками тоже. Навещать отца, когда-то успешного консультанта предпринимателей, в его квартире на Нордбанштрассе за углом с видом на Стену, и помогать ему, теперь осевшему в Бранденбурге в доме без водопровода.

Его квартира с видом на Стену находилась на улице, где жили мои родители и мой бывший муж – мы с ним познакомились на улице, где же ещё. Он напугал меня, когда тёмным вечером я пересекала место бывшей Стены, свернув после пробежки в парке в эту первую улицу на Западе. Он тогда рассмеялся: «Нельзя же быть такой рассеянной». От души. Мы вместе изучали немецкую литературу. Только мало чему научились.

Спустя десять лет мы уже в курсе всего, школа со всеми её обличиями расплылась, некоторые учителя умерли. Мы ждём такси в три часа ночи у моста Эс-бана между Веддингом и Пайковом. По своей инициативе нам его вызвал молодой турок из ещё открытой закусочной. Мы ждём у упомянутой исторической точки под мостом, вдоль которого проходила Стена. Снова уместно смотреть на асфальт, он изукрашен собачьим и голубиным помётом. Здесь живёт множество голубей мира. Мы опять потеряем друг друга из виду на многие годы: спецпоезда на Берлин ходят нынче реже.

Я читаю названия улиц, которые знаю более чем наизусть, и всё же обнаруживаю нечто новое: изящные таблички объясняют историческое значение этого угла, иллюстрируя путь Стены. Не прибить ли таблички и к нашей анти-истории? У нас бы нашлось чем поделиться. Правда, надписи на этих табличках мы не можем прочитать из-за нашей близорукости – следствие нашей работы за компьютером. П., а ведь твоя сестра хотела стать художницей комиксов, дадим ей раскадровку наших историй. Начнём с того, как мы на этом Эс-бане едем к Комической опере, там слоняемся без дела, ты хочешь написать Пако пару любовных CMC, и я тебе их сочиняю так, что они не звучат ни математически, ни берлински, а отвечают моей потребности в китче. Поскольку Берлин – это прибеднение и в таких деликатных вещах. «Чего-то хотеть от кого-то» – так ты называешь это. Подарок, который никто не может оценить. Не расхожая небрежность – принять это максимально возможное, со всеми последствиями, будь это даже пламенные письма. Нет же, по-берлински: лучше вовсе ничего, чем любовь. Такие тучные вещи сочатся глубоким… слёзы и всё такое. Сопряжено с риском, а отношения обязывают, итак, лучше оборвать контакт, сломать сердце, ничего к себе не подпускать. А выпускать – через литературных «негров», винтаж, секондхэнд.

«Здесь мы в детстве каждое утро перебирались с папой через Стену и ели там, на Востоке, мороженое», – вспоминает П.

«Здесь я по утрам отводила ребёнка в ясли в Панков, а на обратном пути покупала булочки», – припоминаю я.

Я не добавляю к этому, что тот детский сад в народно-материнских устах на детской площадке назывался «арийским». Тогда бы мне пришлось добавить, что мой сын был единственным двуязычным ребёнком в своей группе, хотя сад находился всего в десяти минутах ходьбы от Веддинга, и что на обязательном тестировании по немецкому языку для четырёхлетних он наткнулся на особое внимание: сначала из боязни, что он будет выделяться как проблемный ребёнок, по опасениям его отца, а потом из-за того, что прошёл этот тест лучше всех.

П. садится в такси и едет к своей матери, которая переезжает в Шарлоттенбург, где она окажется чуть дальше от своей знаменитой сестры, базельской писательницы. Сын которой был одним из тех мальчиков, с которыми нельзя ложиться в постель, с чисто объективной точки зрения, судя по спорной книге его тёти. Власть топологии эмоций пребывает в нас, охватывая несколько поколений – причём без всяких табличек.

Её отец собирает теперь – немного как жадановский Эрнст Тельман со своими танками – верстовые таблички из Второй мировой войны на северо-востоке Ещё-Пруссии. Работая в должности консультанта для предпринимателей, он сказал, что фирма сэкономит больше всего, если уволит такого консультанта, как он. Теперь моя П. говорит, что она отказалась от предложенного ей места ассистента профессора в Филадельфии: «Хоть это и Берлин Соединённых Штатов». Из-за курения травки и всего такого память уже не такая, как надо, всё чаще – размазня, знаешь. Нет уж, лучше пойти в консультанты по предпринимательству и иметь что-то в руках. Потом сойти, стать самостоятельной и предаться улучшению мира. Я обожаю её ясный язык, который можно слушать, только если мозг не размазан. В честь П. добавим в бар Русскостъ коктейль: Кисель вычисления Пи.

May I introduce, моего сына зовут Михаил и Анину дочку – почти так же. Моя мать со слезами настаивала на том, чтобы реинкарнировать имя её отца. А того изначально звали Моисей. Еврейское звучание трансформировалось в Союзе по расхожему уравнению реакции в Михаила. Русский именной костюм дедушка надел по инициативе своей кузины Дины, крестившей его. Ну и ладно.

Что бы я ни делала, Миша is my mission.

Его, уже почти большого, по моей формуле зовут Мишутка. Чего только нет в этом имени: и шутка, и медвежонок, и мешанина. Как я буду жалеть о том, что не записывала за ним его весёлые, хитрые, блестящие языковые находки – от хлебервурст про ломоть хлеба с печёночной колбасой Leberwurst до снеголошадки – Schneepferdchen – про салазки.