Экспедиция надежды - Хавьер Моро

Ла-Корунья. Хотя он и отправился в плавание с опозданием на два месяца, скорость, с которой решались все финансовые и организационные проблемы, казалась просто поразительной и могла объясняться исключительно прямым вмешательством короля. В тот же самый день в Америке французы захватили Новый Орлеан и начали ликвидировать испанские властные структуры. Экспедиция представлялась лучом света на фоне мрачного заката Империи.

Никогда еще таким закаленным морякам, как те, что входили в экипаж «Марии Питы», не доводилось видеть столь необычный груз. Вот уже несколько дней шлюпки перевозили на корвет, стоящий на рейде в бухте, парусиновые тюки, пузырьки с лекарствами, бинты, связки книг, ящики со стеклами, рулоны полотна… Двое моряков занимались укладкой груза, следуя указаниям Сальвани. Двое других, забравшись на мачты и ожидая распоряжений капитана, рассказывали всем желающим, что отправляются лечить индейцев при помощи крови этих сироток. Сами же дети на берегу переживали момент своей славы. Час назад они вышли из приюта и строем направились в порт под звуки городского оркестра; старшие вели за руку младших, гордясь великолепной униформой Мадридского Ботанического сада и испытывая ощутимые неудобства в новой обуви. Под конец Бальмису удалось-таки настоять на своем, и поэтому в команду включили трехлетних малышей, которые едва умели ходить. Помимо того, он получил обещанный королевский указ и особое разрешение, чтобы нанять Исабель, без которой не удалось бы набрать необходимое количество детей. Исабель и Бальмис вместе посетили сиротский дом в Сантьяго и отобрали недостающих маленьких участников экспедиции. Им даже пришлось отдельно уговаривать мать восьмилетнего Франсиско Антонио, чтобы она отпустила сынишку на службу Его Величеству – в обмен на обеспечение его будущего.

Последние дни пронеслись в лихорадочных хлопотах. Каждому ребенку требовались шесть рубашек, шапка, три пары холщовых штанов и одни шерстяные, куртка, три шейных платка и три носовых, расческа… А служительница приюта, отвечавшая за прием подкидышей, вдобавок ко всему настаивала, чтобы Исабель взяла с собой приданое:

– Я уверена, что в Америке ты найдешь себе мужа.

– Какой мужчина способен полюбить женщину, на попечении которой находятся двадцать два ребенка?

– Ты не знаешь мужчин, – отвечала подруга.

К круговороту последних приготовлений добавилась и еще одна сложность: начали стекаться родственники воспитанников – до этого они и близко не появлялись – и все, как один, требовали денег, потому что «их» детей выбрал сам Его Величество король. Стоило таких трудов избавиться от всех тех, кто пытался урвать свою выгоду, что служительница, забиравшая детей из «торно», взяла на себя общение с ними. Она строго напоминала, что, бросив ребенка в приютский лоток, они теряют родительские права и поэтому не могут ни на что претендовать. Однако те продолжали настаивать, прибегая к весьма малопочтенным уловкам – подсылали братьев, дальних родственников и даже кормилиц.

Перед отъездом в приюте разыгралась небольшая драма: Хасинто и Андрес, двое детей, вакцинированных еще в Мадриде, узнали, что не поедут в путешествие вместе со всеми, а должны вернуться в свой сиротский дом в столице. Они расплакались, умоляя, чтобы их не отправляли назад. Мальчики тоже хотели сесть на корабль и пережить приключения вместе с другими детьми; им вовсе не улыбалось возвращение к холоду, капустной похлебке, пению на похоронах и молитвам в трапезной. Исабель как могла утешала их, но безрезультатно. Эти подкидыши, которые больше всего на свете боялись расставаний, потому что однажды их уже бросили при рождении, рыдали, сучили ногами и не слушали никаких доводов. Светловолосый херувим Кандидо случайно оказался рядом; стоя в своей сверкающей форме, он внимательно следил за происходящим. «Если бы я дался сделать прививку, – подумал он, – я бы сейчас, как эти двое малышей, должен был бы вернуться в приют». В конце концов Исабель увела страдальцев на кухню и препоручила заботам служительницы, которая тут же начала пичкать их свежеиспеченными булочками. Но даже это не утешило мальчиков.

Через большие окна своих домов жители Ла-Коруньи наблюдали за необычной процессией: приютские подкидыши, превратившиеся в героев, шествовали строем под предводительством архиепископа и городских властей. Проходя по улице Реал, Исабель бросила взгляд на дом, где проработала столько лет, и ей показалось, что за солнечными бликами на стекле она различает у окна силуэт доньи Марии-Хосефы. Исабель помахала ей рукой, хотя знала, что госпожа уже почти ослепла из-за оспы. Каково же было ее удивление, когда хозяйка ответила на ее приветствие! Быть может, это простое совпадение? Исабель решила, что Мария-Хосефа их видит – если не глазами, то сердцем.

В порту городские чиновники не отказали себе в удовольствии выступить с многословными цветистыми речами:

– Вы увидите далекие земли, посетите удивительные места, познакомитесь с необычной культурой, переживете поразительные приключения, встретите нуждающихся и бедствующих; за то, что вы для них совершите, Господь вознаградит вас сторицей.

Звучали здравицы в честь короля, Бальмиса, экспедиции. Ветер усиливался – один из поводов назначить отплытие на этот день, – официальные речи едва были слышны, и дети начали выказывать беспокойство. Одни уже проголодались, другие не могли долго стоять на месте и начали развлекаться, бросая шапки в воздух. Были сказаны слова и про Исабель Сендаль; прежде ее так часто презирали и унижали, а теперь восхваляли за отвагу – она решила пересечь океан, единственная женщина в окружении полусотни мужчин. Под конец члены экспедиции, человек тридцать, по одному проходили перед коррехидором, который громко зачитывал их имена, и архиепископом, который окроплял их святой водой перед посадкой в шлюпку. Эта шлюпка должна была доставить участников на «Марию Питу». Всем аплодировали. Когда дети прошли, коррехидор провозгласил:

– Донья Исабель Сендаль.

Впервые в жизни ее назвали «донья», и Исабель просияла, ощущая в душе глубокую радость.

Но это продлилось недолго. Едва она поднялась на борт, ошеломленная шумом обезумевших от ветра снастей, цепей и канатов, как оказалась перед толпой матросов. Их лица, выдубленные солнцем и солью, выглядели не слишком дружелюбными.

– Да она только детей проводит и сразу сойдет на берег, – произнес один из них.

– Нет, я поеду с вами.

Для старых морских волков женщина на борту – дурная примета. Ее присутствие на корабле вызвало такое недовольство в команде, что капитан, баск по имени Педро дель Барко и Эспанья, фрегат-лейтенант[52], был вынужден вмешаться и пригрозить списанием на берег тем, кто еще до отплытия пытается затеять бунт.

– Эй, ты, к брашпилю, поднять якорь! Ты, живей, надо не упустить норд-ост и прилив! Отпустить брасы! Развернуть фок, бизань и грот! Не лениться!

Ему повиновались стиснув зубы. Педро дель Барко был моряком, заслужившим свой авторитет. Он также пытался спорить с