Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Да что такое? Что… «понимаете»? – произнес Заметов почти втревоге.

Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось водно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча,как будто сам совершенно не в силах был сдержать себя. И в один мигприпомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения одно недавнее мгновение,когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они за дверью ругались иломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть имязык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!

– Вы или сумасшедший, или… – проговорил Заметов – иостановился, как будто вдруг пораженный мыслью, внезапно промелькнувшею в умеего.

– Или? Что «или»? Ну, что? Ну, скажите-ка!

– Ничего! – в сердцах отвечал Заметов, – все вздор!

Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смехаРаскольников стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подперрукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Заметова. Молчание длилосьдовольно долго.

– Что вы чай-то не пьете? Остынет, – сказал Заметов.

– А? Что? Чай?.. Пожалуй… – Раскольников глотнул из стакана,положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, все припомнили как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальноенасмешливое выражение. Он продолжал пить чай.

– Нынче много этих мошенничеств развелось, – сказал Заметов.– Вот недавно еще я читал в «Московских ведомостях», что в Москве целую шайкуфальшивых монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты.

– О, это уже давно! Я еще месяц назад читал, – отвечалспокойно Раскольников. – Так это-то, по-вашему, мошенники? – прибавил он,усмехаясь.

– Как же не мошенники?

– Это? Это дети, бланбеки,[34] а не мошенники! Целаяполсотня людей для этой цели собирается! Разве это возможно? Тут и трех многобудет, да и то чтобы друг в друге каждый пуще себя самого был уверен! А тостоит одному спьяну проболтаться, и все прахом пошло! Бланбеки! Нанимаютненадежных людей разменивать билеты в конторах: этакое-то дело да поверитьпервому встречному? Ну, положим, удалось и с бланбеками, положим, каждый себепо миллиону наменял, ну, а потом? Всю-то жизнь? Каждый один от другого зависитна всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и разменять-то не умели: стал вконторе менять, получил пять тысяч, и руки дрогнули. Четыре пересчитал, а пятуюпринял не считая, на веру, чтобы только в карман да убежать поскорее. Ну, ивозбудил подозрение. И лопнуло все из-за одного дурака! Да разве этак возможно?

– Что руки-то дрогнули? – подхватил Заметов, – нет, этовозможно-с. Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз невыдержишь.

– Этого-то?

– А вы небось выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублейнаграждения идти на этакий ужас! Идти с фальшивым билетом – куда же? – вбанкирскую контору, где на этом собаку съели, – нет, я бы сконфузился. А вы несконфузитесь?

Раскольникову ужасно вдруг захотелось опять «язык высунуть».Озноб минутами проходил по спине его.

– Я бы не так сделал, – начал он издалека. – Я бы вот какстал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, вкаждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы еесчитать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую,да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет – не фальшивая ли? «Я,дескать, боюсь: у меня родственница одна двадцать пять рублей таким образомнамедни потеряла»; и историю бы тут рассказал. А как стал бы третью тысячусчитать – нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотнюневерно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую, – даэтак бы все-то пять… А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы покредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», –да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня как и с рук-то сбытьуж не знал бы! Кончил бы все наконец, пошел, двери бы отворил – да нет,извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудьполучить, – вот я бы как сделал!

– Фу, какие вы страшные вещи говорите! – сказал, смеясь,Заметов. – Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы.Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянномучеловеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить – вот пример: в нашей-точасти старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня навсе риски рискнул, одним чудом спасся, – а руки-то все-таки дрогнули: обокрастьне сумел, не выдержал; по делу видно…

Раскольников как будто обиделся.

– Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! – вскрикнулон, злорадно подзадоривая Заметова.

– Что ж, и поймают.

– Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у васглавное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдругтратить начнет, – ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом,коли захочет!

– То-то и есть, что они все так делают, – отвечал Заметов, –убьет-то хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. Натрате-то их и ловят. Не все же такие, как вы, хитрецы. Вы бы в кабак не пошли,разумеется?

Раскольников нахмурил брови и пристально посмотрел наЗаметова.

– Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тутпоступил? – спросил он с неудовольствием.

– Хотелось бы, – твердо и серьезно ответил тот. Слишкомчто-то серьезно стал он говорить и смотреть.

– Очень?

– Очень.

– Хорошо. Я вот бы как поступил, – начал Раскольников, опятьвдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоряопять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз. – Я бы вот как сделал: ябы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел быкуда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, –огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще прежде, на этомдворе, какой-нибудь такой камень этак в пуд или полтора весу, где-нибудь вуглу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень –под ним ямка должна быть, – да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил.Сложил бы, да и навалил бы камнем, в том виде, как он прежде лежал, придавил быногой, да и пошел бы прочь. Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, – ну, иищите! Был, да весь вышел!

– Вы сумасшедший, – выговорил почему-то Заметов тоже чуть нешепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкалиглаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонилсяк Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; такдлилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшноеслово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вотсорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!