Преступление и наказание - Федор Достоевский

– А журнал, это есть, братец ты мой, такие картинки,крашеные, и идут они сюда к здешним портным каждую субботу, по почте, из-заграницы, с тем то есть, как кому одеваться, как мужскому, равномерно и женскомуполу. Рисунок, значит. Мужской пол все больше в бекешах пишется, а уж поженскому отделению такие, брат, суфлеры, что отдай ты мне все, да и мало!

– И чего-чего в ефтом Питере нет! – с увлечением крикнулмладший, – окромя отца-матери, все есть!

– Окромя ефтова, братец ты мой, все находится, –наставительно порешил старший.

Раскольников встал и пошел в другую комнату, где преждестояли укладка, постель и комод; комната показалась ему ужасно маленькою безмебели. Обои были все те же; в углу на обоях резко обозначено было место, гдестоял киот с образами. Он поглядел и воротился на свое окошко. Старший работникискоса приглядывался.

– Вам чего-с? – спросил он вдруг, обращаясь к нему.

Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени, взялся заколокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук! Он дернулвторой, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное,безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивалс каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее становилось.

– Да что те надо? Кто таков? – крикнул работник, выходя кнему. Раскольников вошел опять в дверь.

– Квартиру хочу нанять, – сказал он, – осматриваю.

– Фатеру по ночам не нанимают; а к тому же вы должны сдворником прийти.

– Пол-то вымыли; красить будут? – продолжал Раскольников. –Крови-то нет?

– Какой крови?

– А старуху-то вот убили с сестрой. Тут целая лужа была.

– Да что ты за человек? – крикнул в беспокойстве работник.

– Я?

– Да.

– А тебе хочется знать?.. Пойдем в контору, там скажу.

Работники с недоумением посмотрели на него.

– Нам выходить пора-с, замешкали. Идем, Алешка. Запиратьнадо, – сказал старший работник.

– Ну пойдем! – отвечал Раскольников равнодушно и вышелвперед, медленно спускаясь с лестницы. – Эй, дворник! – крикнул он, выходя подворота.

Несколько людей стояло при самом входе в дом с улицы, глазеяна прохожих; оба дворника, баба, мещанин в халате и еще кое-кто. Раскольниковпошел прямо к ним.

– Чего вам? – отозвался один из дворников.

– В контору ходил?

– Сейчас был. Вам чего?

– Там сидят?

– Сидят.

– И помощник там?

– Был время. Чего вам?

Раскольников не отвечал и стал с ним рядом задумавшись.

– Фатеру смотреть приходил, – сказал, подходя, старшийработник.

– Какую фатеру?

– А где работаем. «Зачем, дескать, кровь отмыли? Тут,говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И в колокольчик сталзвонить, мало не оборвал. А пойдем, говорит, в контору, там все докажу.Навязался.

Дворник с недоумением и нахмурясь разглядывал Раскольникова.

– Да вы кто таков? – крикнул он погрознее.

– Я Родион Романыч Раскольников, бывший студент, а живу вдоме Шиля, здесь в переулке, отсюда недалеко, в квартире нумер четырнадцать. Удворника спроси… меня знает. – Раскольников проговорил все это как-то лениво изадумчиво, не оборачиваясь и пристально смотря на потемневшую улицу.

– Да вы зачем в фатеру-то приходили?

– Смотреть.

– Чего там смотреть?

– А вот взять да свести в контору? – ввязался вдруг мещанини замолчал.

Раскольников через плечо скосил на него глаза, посмотрелвнимательно и сказал так же тихо и лениво:

– Пойдем!

– Да и свести! – подхватил ободрившийся мещанин. – Зачем оноб том доходил, у него что на уме, а?

– Пьян не пьян, а бог их знает, – пробормотал работник.

– Да вам чего? – крикнул опять дворник, начинавший серьезносердиться, – ты чего пристал?

– Струсил в контору-то? – с насмешкой проговорил емуРаскольников.

– Чего струсил? Ты чего пристал?

– Выжига! – крикнула баба.

– Да чего с ним толковать, – крикнул другой дворник,огромный мужик в армяке нараспашку и с ключами за поясом. – Пшол!.. И впрямьвыжига… Пшол!

И, схватив за плечо Раскольникова, он бросил его на улицу.Тот кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча посмотрел на всех зрителейи пошел далее.

– Чудён человек, – проговорил работник.

– Чудён нынче стал народ, – сказала баба.

– А все бы свести в контору, – прибавил мещанин.

– Нечего связываться, – решил большой дворник. – Как естьвыжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься… Знаем!

«Так идти, что ли, или нет», – думал Раскольников,остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будтоожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все былоглухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для негоодного… Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейсятемноте, различил он толпу, говор, крики… Среди толпы стоял какой-то экипаж…Замелькал среди улицы огонек. «Что такое?» Раскольников поворотил вправо ипошел на толпу. Он точно цеплялся за все и холодно усмехнулся, подумав это,потому что уж наверно решил про контору и твердо знал, что сейчас все кончится.

Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская,запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши скозел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу,впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик,которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили,кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:

– Экой грех! Господи, грех-то какой!

Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец,предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленныйлошадьми человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, но в«благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было всеизбито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.