Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Батюшки! – причитал кучер, – как тут усмотреть! Коли б ягнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: людиложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит – известно!.. Вижу его, улицупереходит, шатается, чуть не валится, – крикнул одноважды, да в другой, да втретий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Ужнарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, –дернули, а он вскричал – они пуще… вот и беда.

– Это так как есть! – раздался чей-то свидетельский отзыв втолпе.

– Кричал-то он, это правда, три раза ему прокричал, –отозвался другой голос.

– В аккурат три раза, все слышали! – крикнул третий.

Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, чтоэкипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудьего прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить этопоследнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и вбольницу. Никто не знал его имени.

Между тем Раскольников протеснился и нагнулся еще ближе.Вдруг фонарик ярко осветил лицо несчастного; он узнал его.

– Я его знаю, знаю! – закричал он, протискиваясь совсемвперед, – это чиновник, отставной, титулярный советник, Мармеладов! Он здесьживет, подле, в доме Козеля… Доктора поскорее! Я заплачу, вот! – Он вытащил изкармана деньги и показывал полицейскому. Он был в удивительном волнении.

Полицейские были довольны, что узнали, кто раздавленный.Раскольников назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами, как будто дело шло ородном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в егоквартиру.

– Вот тут, через три дома, – хлопотал он, – дом Козеля,немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Онпьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницутащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-такиуход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…

Он даже успел сунуть неприметно в руку; дело, впрочем, былоясное и законное, и, во всяком случае, тут помощь ближе была. Раздавленногоподняли и понесли; нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в тридцати. Раскольниковшел сзади, осторожно поддерживал голову и показывал дорогу.

– Сюда, сюда! На лестницу надо вверх головой вносить;оборачивайте… вот так! Я заплачу, я поблагодарю, – бормотал он.

Катерина Ивановна, как и всегда, чуть только выпадаласвободная минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей маленькойкомнате, от окна до печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря самас собой и кашляя. В последнее время она стала все чаще и больше разговаривать ссвоею старшей девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и многого еще непонимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегдаследила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобыпредставиться все понимающею. В этот раз Поленька раздевала маленького брата,которому весь день нездоровилось, чтоб уложить его спать. В ожидании, пока емупеременят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стулемолча, с серьезною миной, прямо и недвижимо, с протянутыми вперед ножками, плотновместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говориламамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь какобыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтоб идтиспать. Еще меньше его девочка, в совершенных лохмотьях, стояла у ширм и ждаласвоей очереди. Дверь на лестницу была отворена, чтобы хоть сколько-нибудьзащититься от волн табачного дыма, врывавшихся из других комнат и поминутнозаставлявших долго и мучительно кашлять бедную чахоточную. Катерина Ивановнакак будто еще больше похудела в эту неделю, и красные пятна на щеках ее горелиеще ярче, чем прежде.

– Ты не поверишь, ты и вообразить себе не можешь, Поленька,– говорила она, ходя по комнате, – до какой степени мы весело и пышно жили вдоме у папеньки и как этот пьяница погубил меня и вас всех погубит! Папаша былстатский полковник и уже почти губернатор; ему только оставался всего одинкакой-нибудь шаг, так что все к нему ездили и говорили: «Мы вас уж так исчитаем, Иван Михайлыч, за нашего губернатора». Когда я… кхе! когда я…кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь! – вскрикнула она, отхаркивая мокроту исхватившись за грудь, – когда я… ах, когда на последнем бале… у предводителя…меня увидала княгиня Безземельная, – которая меня потом благословляла, когда явыходила за твоего папашу, Поля, – то тотчас спросила: «Не та ли это милаядевица, которая с шалью танцевала при выпуске?..» (Прореху-то зашить надо; вотвзяла бы иглу да сейчас бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!..завтра… кхе-кхе-кхе!.. пуще разо-рвет! – крикнула она надрываясь…)… Тогда ещеиз Петербурга только что приехал камер-юнкер князь Щегольской… протанцевал сомной мазурку и на другой же день хотел приехать с предложением; но я самаотблагодарила в лестных выражениях и сказала, что сердце мое принадлежит давнодругому. Этот другой был твой отец, Поля; папенька ужасно сердился… А водаготова? Ну, давай рубашечку; а чулочки?.. Лида, – обратилась она к маленькойдочери, – ты уж так, без рубашки, эту ночь поспи; как-нибудь… да чулочки выложиподле… Заодно вымыть… Что этот лохмотник нейдет, пьяница! Рубашку заносил, какобтирку какую-нибудь, изорвал всю… Все бы уж заодно, чтобы сряду двух ночей немучиться! Господи! Кхе-кхе-кхе-кхе! Опять! Что это? – вскрикнула она, взглянувна толпу в сенях и на людей, протеснявшихся с какою-то ношей в ее комнату. –Что это? Что это несут? Господи!

– Куда ж тут положить? – спрашивал полицейский, осматриваяськругом, когда уже втащили в комнату окровавленного и бесчувственного Мармеладова.

– На диван! Кладите прямо на диван, вот сюда головой, –показывал Раскольников.

– Раздавили на улице! Пьяного! – крикнул кто-то из сеней.

Катерина Ивановна стояла вся бледная и трудно дышала. Детиперепугались. Маленькая Лидочка вскрикнула, бросилась к Поленьке, обхватила ееи вся затряслась.

Уложив Мармеладова, Раскольников бросился к КатеринеИвановне:

– Ради бога, успокойтесь, не пугайтесь! – говорил онскороговоркой, – он переходил улицу, его раздавила коляска, не беспокойтесь, оночнется, я велел сюда нести… я у вас был, помните… Он очнется, я заплачу!

– Добился! – отчаянно вскрикнула Катерина Ивановна ибросилась к мужу.

Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из тех,которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под головою несчастного очутиласьподушка – о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздеватьего, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив своидрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.

Раскольников уговорил меж тем кого-то сбегать за доктором.Доктор, как оказалось, жил через дом.