Преступление и наказание - Федор Достоевский

Было часов восемь, солнце заходило. Духота стояла прежняя;но с жадностью дохнул он этого вонючего, пыльного, зараженного городом воздуха.Голова его слегка было начала кружиться; какая-то дикая энергия заблисталавдруг в его воспаленных глазах и в его исхудалом бледно-желтом лице. Он незнал, да и не думал о том, куда идти; он знал одно: «что все это надо кончитьсегодня же, за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится, потому чтоне хочет так жить». Как кончить? Чем кончить? Об этом он не имел и понятия, даи думать не хотел. Он отгонял мысль: мысль терзала его. Он только чувствовал изнал, что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как бы то ни было»,повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.

По старой привычке, обыкновенным путем своих прежнихпрогулок, он прямо направился на Сенную. Не доходя Сенной, на мостовой, передмелочною лавкой стоял молодой черноволосый шарманщик и вертел какой-то весьмачувствительный романс. Он аккомпанировал стоявшей впереди его на тротуаредевушке, лет пятнадцати, одетой как барышня, в кринолине,[32] в мантильке, вперчатках и в соломенной шляпке с огненного цвета пером; все это было старое иистасканное. Уличным, дребезжащим, но довольно приятным и сильным голосом онавыпевала романс, в ожидании двухкопеечника из лавочки. Раскольниковприостановился рядом с двумя-тремя слушателями, послушал, вынул пятак и положилв руку девушке. Та вдруг пресекла пение на самой чувствительной и высокойнотке, точно отрезала, резко крикнула шарманщику: «будет!», и оба поплелисьдальше, к следующей лавочке.

– Любите вы уличное пение? – обратился вдруг Раскольников кодному, уже немолодому, прохожему, стоявшему рядом с ним у шарманки и имевшемувид фланера.[33] Тот дико посмотрел и удивился. – Я люблю, – продолжалРаскольников, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, –я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер,непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или,еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозьнего фонари с газом блистают…

– Не знаю-с… Извините… – пробормотал господин, испуганный ивопросом, и странным видом Раскольникова, и перешел на другую сторону улицы.

Раскольников пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, гдеторговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь небыло. Узнав место, он остановился, огляделся и обратился к молодому парню вкрасной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз.

– Это мещанин ведь торгует тут на углу, с бабой, с женой, а?

– Всякие торгуют, – ответил парень, свысока обмериваяРаскольникова.

– Как его зовут?

– Как крестили, так и зовут.

– Уж и ты не зарайский ли? Которой губернии?

Парень снова посмотрел на Раскольникова.

– У нас, ваше сиятельство, не губерния, а уезд, а ездил-тобрат, а я дома сидел, так и не знаю-с… Уж простите, ваше сиятельство,великодушно.

– Это харчевня, наверху-то?

– Это трахтир, и бильярд имеется; и прынцессы найдутся…Люли!

Раскольников перешел через площадь. Там, на углу, стоялагустая толпа народа, все мужиков. Он залез в самую густоту, заглядывая в лица.Его почему-то тянуло со всеми заговаривать. Но мужики не обращали внимания нанего и все что-то галдели про себя, сбиваясь кучками. Он постоял, подумал ипошел направо, тротуаром, по направлению к В—му. Миновав площадь, он попал впереулок…

Он и прежде проходил часто этим коротеньким переулком,делающим колено и ведущим с площади в Садовую. В последнее время его дажетянуло шляться по всем этим местам, когда тошно становилось, «чтоб еще тошнейбыло». Теперь же он вошел, ни о чем не думая. Тут есть большой дом, весь подраспивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями; из них поминутно выбегалиженщины, одетые, как ходят «по соседству» – простоволосые и в одних платьях. Вдвух-трех местах они толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов внижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьмаувеселительные заведения. В одном из них в эту минуту шел стук и гам на всюулицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело. Большая группа женщинтолпилась у входа; иные сидели на ступеньках, другие на тротуаре, третьи стоялии разговаривали. Подле, на мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат спапироской и, казалось, куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Одиноборванец ругался с другим оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперекулицы. Раскольников остановился у большой группы женщин. Они разговаривалисиплыми голосами; все были в ситцевых платьях, в козловых башмаках ипростоволосые. Иным было лет за сорок, но были и лет по семнадцати, почти все сглазами подбитыми.

Его почему-то занимало пенье и весь этот стук и гам, там,внизу… Оттуда слышно было, как среди хохота и взвизгов, под тоненькую фистулуразудалого напева и под гитару, кто-то отчаянно отплясывал, выбивая такткаблуками. Он пристально, мрачно и задумчиво слушал, нагнувшись у входа илюбопытно заглядывая с тротуара в сени.

Ты мой бутошник прикрасной,

Ты не бей меня напрасно! —

разливался тоненький голос певца. Раскольникову ужаснозахотелось расслушать, что поют, точно в этом и было все дело.

«Не зайти ли? – подумал он. – Хохочут! Спьяну. А что ж, ненапиться ли пьяным?»

«Не зайдете, милый барин?» – спросила одна из женщиндовольно звонким и не совсем еще осипшим голосом. Она была молода и даже неотвратительна – одна из всей группы.

– Вишь, хорошенькая! – отвечал он, приподнявшись и поглядевна нее.

Она улыбнулась; комплимент ей очень понравился.

– Вы и сами прехорошенькие, – сказала она.

– Какие худые! – заметила басом другая, – из больницы, чтоль, выписались?

– Кажись, и генеральские дочки, а носы все курносые! –перебил вдруг подошедший мужик, навеселе, в армяке нараспашку и с хитросмеющеюся харей. – Вишь, веселье!

– Проходи, коль пришел!

– Пройду! Сласть!

И он кувыркнулся вниз.

Раскольников тронулся дальше.

– Послушайте, барин! – крикнула вслед девица.

– Что?

Она законфузилась.

– Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, атеперь вот как-то совести при вас не соберу. Подарите мне, приятный кавалер,шесть копеек на выпивку!