Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Конечно, странно! Разумеется, невозможно, но…

– Нет, брат, не но, а если серьги, в тот же день и часочутившиеся у Николая в руках, действительно составляют важную фактическуюпротив него контру – однако ж прямо объясняемую его показаниями, следственноеще спорную контру, – то надо же взять в соображение факты и оправдательные, итем паче что они факты неотразимые. А как ты думаешь, по характеру нашейюриспруденции, примут или способны ль они принять такой факт, – основанныйединственно только на одной психологической невозможности, на одном толькодушевном настроении, – за факт неотразимый и все обвинительные и вещественныефакты, каковы бы они ни были, разрушающий? Нет, не примут, не примут ни за что,потому-де коробку нашли, и человек удавиться хотел, «чего не могло быть, если бне чувствовал себя виноватым!». Вот капитальный вопрос, вот из чего горячусь я!Пойми!

– Да я и вижу, что ты горячишься. Постой, забыл спросить:чем доказано, что коробка с серьгами действительно из старухина сундука?

– Это доказано, – отвечал Разумихин, нахмурясь и как бынехотя. – Кох узнал вещь и закладчика указал, а тот положительно доказал, чтовещь точно его.

– Плохо. Теперь еще: не видал ли кто-нибудь Николая в товремя, когда Кох да Пестряков наверх прошли, и нельзя ли это чем-нибудьдоказать?

– То-то и есть, что никто не видал, – отвечал Разумихин сдосадой, – то-то и скверно; даже Кох с Пестряковым их не заметили, когда наверхпроходили, хотя их свидетельство и не очень много бы теперь значило. «Видели,говорят, что квартира отпертая, что в ней, должно быть, работали, но, проходя,внимания не обратили и не помним точно, были ли там в ту минуту работники, илинет».

– Гм. Стало быть, всего только и есть оправдания, что тузилидруг друга и хохотали. Положим, это сильное доказательство, но… Позволь теперь:как же ты сам-то весь факт объясняешь? Находку серег чем объясняешь, колидействительно он их так нашел, как показывает?

– Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! Покрайней мере, дорога, по которой надо дело вести, ясна и доказана, и именнокоробка доказала ее. Настоящий убийца обронил эти серьги. Убийца был наверху,когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на запоре. Кох сдурил и пошел вниз;тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого у него не быловыхода. На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника в пустуюквартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоялза дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, исошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда Дмитрий с Николаемна улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось. Может, ивидели его, да не заметили; мало ли народу проходит? А коробку он выронил изкармана, когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до тогоему было. Коробка же ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!

– Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!

– Да почему же, почему же?

– Да потому что слишком уж все удачно сошлось… и сплелось…точно как на театре.

– Э-эх! – вскричал было Разумихин, но в эту минутуотворилась дверь, и вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих,лицо.

Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, состорожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился вдверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивалвзглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией[31]некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую«морскую каюту» Раскольникова. С тем же удивлением перевел и уставил потомглаза на самого Раскольникова, раздетого, всклоченного, немытого, лежавшего намизерном грязном своем диване и тоже неподвижно его рассматривавшего. Затем, стою же медлительностью, стал рассматривать растрепанную, небритую и нечесануюфигуру Разумихина, который в свою очередь дерзко-вопросительно глядел ему прямов глаза, не двигаясь с места. Напряженное молчание длилось с минуту, и, наконец,как и следовало ожидать, произошла маленькая перемена декорации. Сообразив,должно быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким, данным, чтопреувеличенно-строгою осанкой здесь, в этой «морской каюте», ровно ничего невозьмешь, вошедший господин несколько смягчился и вежливо, хотя и не безстрогости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая каждый слог своеговопроса:

– Родион Романыч Раскольников, господин студент или бывшийстудент?

Зосимов медленно шевельнулся и, может быть, и ответил бы, еслибы Разумихин, к которому вовсе не относились, не предупредил его тотчас же:

– А вот он лежит на диване! А вам что нужно?

Это фамильярное «а вам что нужно?» так и подсекло чопорногогосподина; он даже чуть было не поворотился к Разумихину, но успел-такисдержать себя вовремя и поскорей повернулся опять к Зосимову.

– Вот Раскольников! – промямлил Зосимов, кивнув на больного,затем зевнул, причем как-то необыкновенно много раскрыл свой рот инеобыкновенно долго держал его в таком положении. Потом медленно потащился всвой жилетный карман, вынул огромнейшие выпуклые глухие золотые часы, раскрыл,посмотрел и так же медленно и лениво потащился опять их укладывать.

Сам Раскольников все время лежал молча, навзничь, и упорно,хотя и без всякой мысли, глядел на вошедшего. Лицо его, отвернувшееся теперь отлюбопытного цветка на обоях, было чрезвычайно бледно и выражало необыкновенноестрадание, как будто он только что перенес мучительную операцию или выпустилиего сейчас из-под пытки. Но вошедший господин мало-помалу стал возбуждать в немвсе больше и больше внимания, потом недоумения, потом недоверчивости и даже какбудто боязни. Когда же Зосимов, указав на него, проговорил: «вот Раскольников»,он, вдруг быстро приподнявшись, точно привскочив, сел на постели и почтивызывающим, но прерывистым и слабым голосом произнес:

– Да! Я Раскольников! Что вам надо?

Гость внимательно посмотрел и внушительно произнес:

– Петр Петрович Лужин. Я в полной надежде, что имя мое несовсем уже вам безызвестно.

Но Раскольников, ожидавший чего-то совсем другого, тупо изадумчиво посмотрел на него и ничего не ответил, как будто имя Петра Петровичаслышал он решительно в первый раз.

– Как? Неужели вы до сих пор не изволили еще получитьникаких известий? – спросил Петр Петрович, несколько коробясь.

В ответ на это Раскольников медленно опустился на подушку,закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лицеЛужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись егооглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.